— Но я слышал, что они могут на время понижать температуру. Они контролируют ее путем излучения… Впрочем, вы правы: агент должен был быть свеженьким. Но как вы его нашли?
— Чисто интуитивно. Мне трудно это объяснить… Я сам не понимаю.
— Однако! — воскликнул Битул. — Ну и видик бы был у нас, если бы мы вступили в бой, имея на борту диверсанта.
«Видик». Опять анахронизм.
— Конечно. Но не следует думать, что опасность ликвидирована.
Битул улыбнулся.
— Позвольте мне предвосхитить ваши рассуждения, сэр. Умный противник захочет иметь в тылу врага не одного, а, по крайней мере, двух агентов. И если одного раскроют, то второй…
— Вот именно — кивнул Генри. — Я думаю, что первый был только прикрытием, зато другой…
— Но вы только что сказали, что кэзо легко обнаружить.
— Да. Но при этом они дерутся, как бешеные. Брюс прыгнул на меня, и если бы я не держал его на мушке…
— Это усложняет дело. Однако нам нельзя терпеть на корабле диверсанта. Почему бы вам не провести поголовную проверку прямо сейчас?
Генри нашёл нужное место в папке, заложил его пальцем и поднял глаза на Битула.
— Разоблачить — значит, убить. Мы это уяснили. А с меня хватит и одного убийства. Я, конечно, мог бы сообщить командующему флотом, но боюсь, что это приведет к резне.
— И все же вы не можете молчать, — настаивал Битул. — Многие звездолеты могут быть выведены из строя, захвачены врагом. Если дело дойдет до схватки…
— Я знаю. Но все же предпочитаю договориться с кэзо, а не драться с ними. Таков приказ. Поэтому мы в походе. Мы должны быть готовы к бою. Но если нам удастся достигнуть соглашения, а впоследствии мира…
О каком мире может идти речь? Люди для кэзо — это враги, подлежащие уничтожению любыми средствами.
Ерунда! Если мы заблуждаемся относительно их подлинных намерений, значит, и они заблуждаются относительно наших. Изоляция рождает подозрение. Мы должны установить контакт между Землей и Кэзо, хотя бы для того, чтобы искоренить это невежество. Битул откинулся на спинку кресла.
— Вы правы. Я, безусловно, ошибался. Но все же необходимо предупредить командующего.
— Нет. Шпионы могут перехватить такое донесение.
— Но представьте себе, что здесь на самом деле есть второй шпион. Может быть, он уже совершил диверсию?
— Поэтому я и не могу позволить себе убить его. По крайней мере, до тех пор, пока не узнаю, что он сделал. А спросить об этом я могу только живого агента.
— О, я уверен, что главный шпион, для которого Брюс служил прикрытием, не станет драться, как камикадзе. Вы же сами исходите из того, что кэзо — разумные существа, а не исчадие ада. Главный шпион должен быть более умным и обладать своим взглядом на происходящие события. Я думаю, что его взгляды мало чем отличаются от ваших. Ну какое же разумное существо не предпочтет почетный мир разрушительной войне?
— Тот, кто не доверяет противнику.
— Разве обязательно, чтобы два вида живых существ были врагами? Враги ли любые два вида в Галактике, строящие звездолеты и обладающие необходимой для этого техникой? Думаю, им хватило бы места в Пространстве.
— Знать друг друга — это первейшее условие мира, — сказал Генри.
Битул вздрогнул.
— И другого пути нет?
Генри раскрыл досье на заложенном месте.
— Уоллес Смит. Две недели назад обращался к врачу с гнилостными грибками на левой руке… Он подцепил их во время увольнения. Ничего страшного, — Генри захлопнул папку. — Вам известно, что это за болезнь?
— Конечно. Причем, по собственному опыту. Единственный способ избавиться от нее — это срезать зараженную кожу. Довольно неприятная операция.
Генри кивнул.
— Значит, Смит вне подозрений. Иначе это выяснилось бы при лечении.
— Слава Богу. Тогда скажите, сколько еще осталось подозреваемых?
— Только один.
— Осмелюсь заявить, вы мне нравитесь, сэр.
— Я же говорил, что хочу знать своих людей. Можете говорить спокойно.
— Вы честный человек и лишь необходимость заставляет вас хитрить. Если бы все люди походили на вас, то не было бы войн. Никаких.
Генри покачал головой.
— Войны порождаются обстоятельствами, а не людьми. Когда приходит приказ, я обязан его выполнить, что бы я о нем ни думал.
— Обстоятельства… Если бы не эта война, я бы сочетался браком.
«Сочетался браком». Не «женился». Теперь Генри был уверен, что он не ошибся. Перед ним был кэзо.
— И я бы женился, — Генри положил обе руки на столик. Руки Битула лежали там же, почти касаясь рук Генри. — Но те же обстоятельства помешали этому. Я слишком долго был в космосе.
Прервав свое стаккато, приемник внезапно ожил:
— Капитан Генри, сигнал двадцать три, — щелчки возобновились.
Не спуская глаз с Битула, Генри взял радиомикрофон.
— Внимание! Замечен флот противника. Объявляю боевую готовность. Мы будем сопровождать флагманский корабль на переговоры. Не исключено, что я буду приглашен на заключение перемирия. Не открывать огня без моего приказа. Или приказа лейтенанта Битула.
— Да, женщины говорят, что с глаз долой — из сердца вон. Но только потому, что сами развратны по сути. Во всем мире люди редко бывают счастливы.
Битул кивнул.
— Раз в четыре года цветут цветы, рожденные морем, и атмосфера наполняется их ароматом. Мы решили пожениться в разгар Цветения, но приказ пришел раньше. Война выше любви.
— Думаю, я старше вас, — сказал Генри. — У меня было время жениться, но жена не могла летать со мной. Однажды я отсутствовал целый год, а когда вернулся, все было кончено. Мой сын жил у ее матери. Думал, что мне удастся жениться снова и заняться его воспитанием, но началась война.
— Она все еще ждет меня. Мы вступаем в брак на всю жизнь.
— Пожалуй, мы сможем извлечь для себя некоторую пользу из нашего положения. Я не женат, а у вас, по крайней мере, есть надежный человек.
— Возможно, — Битул сделал рукой движение, словно ему мешали два пальца. — Капитан, дело обстоит так, что один из нас может не вернуться на свою планету. А может быть — оба. Должен ли межпланетный антагонизм, если война все-таки начнется, отразиться на судьбах отдельных личностей?
— Я не хотел бы этого.
— Если победит Земля… Ее имя Домина, район Смеющейся Устрицы, Западный континент. Скажите ей, что Битул умер с честью.
Генри кивнул. Выполнение столь рискованной миссии не противоречило его жизненным убеждениям.
— А моего сына зовут Дик. Ричард Генри. Ему восемь… нет, уже девять лет. Америка, Нью-Йорк. Я боюсь, что он вырастет дикарем. Его бабушка строга, но все же ему нужен мужчина, пусть даже неблизкий.
