Но только у одного конца трубки! С этого конца шел пар, а в другом конце был… был…
Там был лед! Сначала тонкая корочка, потом она стала толще, а у другого открытого конца изогнутой трубки вода неистово забурлила. Лед на одном конце — пар на другом!
Глупо?
Но я же видел это своими глазами!
Впрочем, в тот момент я не знал, что ничего другого не увижу.
Случилось же это потому, что в эту минуту в лабораторию, пыхтя, спустился Толстяк Детвэйлер.
— А, Грек, — прохрипел он с порога. — А, Вирджи! Я хотел поговорить с тобой до своего отъезда.
Он вошел в комнату и, отдуваясь, развалился в кресле: утомленный бегемот, изнывающий с похмелья.
— О чем же ты хочешь поговорить со мной? — спросил Грек.
— С тобой? — толстяк обвел взглядом лабораторию со снисходительной и брезгливой усмешкой, точно взрослый, который глядит, как чумазые ребятишки лепят пирожки из грязи.
— Да не с тобой, Грек. Я хотел поговорить с Вирджи. Насчет перспектив твоей территории. Я поразмыслил о твоих словах. Не знаю, известно ли тебе, что мой отец скончался прошлой зимой и оставил мне… ну, некоторые обязательства. И мне пришло в голову, что ты, возможно, захочешь, чтобы я вложил в дело кой-какой…
Я не дал ему докончить. Я вытащил его оттуда так стремительно, что мы даже не успели попрощаться с Греком. И все эти штучки с демонами, горячей и холодной водой и так далее выскочили у меня из головы, словно ничего этого и не было. Старина Толстяк! Откуда же мне было знать, что его папаша оставил ему такой лакомый кусочек, как тридцать тысяч долларов наличными?
2
Ну, затем начались деловые неудачи. В результате мне пришлось пропустить несколько последующих встреч. Но зато у меня было достаточно времени для размышлений и занятий в часы, свободные от работы на ферме и в мастерской, где мы штамповали для штата автомобильные номера.
Когда я вышел, я принялся разыскивать Эль Греко.
Я потратил на это полгода и зря. Эль Греко куда-то переехал вместе со своей лабораторией и не оставил адреса.
Но я хотел найти его. Так хотел, что дышать было трудно — ведь теперь я отчасти понимал, о чем он тогда говорил. И я продолжал поиски.
Но я его не нашел. Он нашел меня.
В один прекрасный день он вошел в убогий номер гостиницы, где я тогда жил, и я едва узнал его, таким преуспевающим и цветущим он выглядел.
— Да ты выглядишь просто великолепно, Грек! — сказал я с энтузиазмом тем большим, что это было правдой. Годы не прибавили ему ни фунта веса, ни морщинки — скорее наоборот.
— Ты и сам неплохо выглядишь, — сказал он и пристально посмотрел на меня. — Особенно для человека, не так давно вышедшего из тюрьмы.
— А! — я закашлялся. — Ты знаешь об этом?
— Я слышал, что Толстяк Детвэйлер подал на тебя в суд.
— Ах так, — я встал и начал освобождать сиденье стула от всякого наваленного на него хлама. — Ну что же… очень приятно… Как ты разыскал меня?
— С помощью сыскного бюро. За деньги можно купить сколько угодно услуг. А денег у меня сколько угодно.
— А! — я снова кашлянул.
Грек, кивая головой, задумчиво смотрел на меня. Во всем этом одно было безусловно хорошо: хоть он и прослышал про мою размолвку с Толстяком, а все-таки постарался меня отыскать. Следовательно, ему было что-то нужно от меня, а не наоборот.
Он вдруг сказал:
— Вирджи, ты свалял большого дурака!
— Свалял, — честно признался я. — И еще какого! Ты даже представления не имеешь, какого. Но теперь я поумнел. Грек, дружище, то, что ты говорил мне про этих демонов, меня заинтересовало. В тюрьме у меня было много времени для чтения. Ты увидишь, что я уже не такой невежда, каким был, когда мы разговаривали прошлый раз.
Он язвительно засмеялся.
— Смешно! После четырех лет колледжа ты сохранил все свое первозданное невежество, но пребывание за решеткой сделало из тебя образованного человека.
— И переродило меня.
Он мягко заметил:
— Но, надеюсь, не до конца?
— Преступление — вещь невыгодная, разве что оно совершается в рамках закона. Это главное, чему я научился.
— Даже и тогда оно невыгодно, — сказал он мрачно. — Деньги, конечно, приносит. Но что проку в деньгах?
Что можно ответить на такие слова? Я сказал, осторожно зондируя почву:
— Я так и понял, что ты разбогател. Если ты мог с помощью своих демонов отделить уран-235 от урана-238, значит, ты мог бы с их помощью отделять золото от морской воды. Да и вообще ты мог их использовать просто черт знает для чего.
— Черт знает для чего, — согласился он. — Вирджи, ты мог бы мне помочь. Я вижу, ты занимался Максвеллом.
— Верно.
Это была сущая правда. Тюремная библиотека дала мне массу полезного — в частности, я узнал все, что можно было узнать о Клерке Максвелле, одном из величайших физиков мира, о его крошках-демонах. В свое время я тщательно прорепетировал все это для встречи с Эль Греко.
— Допустим, — начал я, — у вас имеется маленькая камера внутри трубы, по которой течет газ или жидкость… Так говорил Максвелл. Допустим, что в камере имеется маленькая дверка, позволяющая молекулам входить или выходить. Вы ставите у дверки демона — так Макси сам их назвал. Демон видит, что приближается горячая молекула, и открывает дверку. Видит холодную — закрывает. Мало-помалу все горячие молекулы оказываются по одну сторону дверки, а все холодные молекулы, то есть те, что движутся медленно, — по другую. Пар с одной стороны, лед — с другой, вот к чему это сводится в конечном счете.
— Ты видел это собственными глазами, — напомнил мне Теобальд Греко.
— Не отрицаю, — ответил я. — Не отрицаю и того, что ничего тогда не понял. Но теперь понимаю.
Я много чего понимал теперь. Если можно разделять изотопы, значит, можно разделять и элементы. Пускай-ка ваш демон открывает дверку для платины и закрывает для свинца. Да ведь он в мгновение ока может сделать вас богачом!
Что он и сделал с Греко.
— Вот первый взнос, — сказал Греко, вытащил что-то из кармана и вручил мне. Это был металлический брусок, похожий на шоколадный батончик, какие выкидывают автоматы за цент, — если вы еще не забыли дней детства. Брусок сверкал, брусок сиял. А цвет его был красновато-желтым.
— Что это? — спросил я.
— Золото, — сказал он. — Оставь его себе, Вирджи. Оно извлечено из морской воды, как ты и говорил. Считай это авансом в счет твоего жалованья.
Я взвесил брусок в руке. Попробовал на зуб. Я сказал:
— Кстати, о жалованье…
— Любое, какое тебе угодно, — скучным голосом ответил он. — Миллион долларов в год? Почему бы и нет?
