Мы поглядели друг другу в глаза. Я приподнял шляпу и пожелал ему доброго вечера. Со странной ужимкой он ответил на мое приветствие, и затем мы пошли каждый своей дорогой. Поднявшись к себе на крыльцо, я остановился и взглянул назад, на моего удалявшегося собеседника. Вся повадка его резко изменилась. Он сгорбился и съежился. Не знаю почему, но этот контраст с его недавней жестикуляцией и жужжанием показался мне почти трагическим. Я следил за ним глазами, пока он не исчез из виду. Затем, пожалев от всего сердца, что вмешался не в свое дело, я вернулся к своей пьесе.
На следующий вечер он не появлялся. Не видел я его и день спустя. Но я не переставал думать о нем, и мне пришло в голову, что в качестве сентиментально-комического персонажа он мог бы пригодиться мне для развития интриги в моей пьесе. На третий день он пришел ко мне с визитом.
На первых порах я недоумевал, зачем его принесло. Он чопорно начал какой-то пустой разговор, но потом внезапно приступил к делу. Он желал купить у меня мою дачу.
— Видите ли, — сказал он, — я вас нисколько не виню, но вы принудили меня изменить укоренившуюся привычку, и это расстраивает мне весь день. Я гулял здесь много лет, да, много лет подряд. Без сомнения, я жужжал… И вы сделали все это невозможным.
Я посоветовал ему гулять в каком-нибудь другом направлении.
— Нет, здесь нет другого направления. Это единственное. Я наводил справки. И теперь ежедневно в четыре часа я оказываюсь в тупике.
— Но, дорогой сэр, если для вас это так важно…
— Это необычайно важно. Видите ли, я… Я исследователь, я занимаюсь научными изысканиями, я живу… — он умолк и, видимо, погрузился в размышления. — Вон там, — сказал он вдруг и ткнул куда-то пальцем, едва не угодив мне прямо в глаз. — Живу в том доме с белыми трубами, которые вы можете видеть над деревьями. Положение мое необычно… совсем необычно. Я собираюсь поставить один весьма важный опыт… Смею уверить вас, самый важный из всех, какие когда-либо видел мир. Это требует постоянного напряжения мысли, непрерывной умственной работы невнимания. Послеполуденные часы были для меня наилучшим временем… Самым богатым новыми идеями… новыми точками зрения.
— Но почему вы по-прежнему не ходите сюда?
— Теперь все изменилось… Я не могу больше отдаваться течению собственных мыслей. Вместо того, чтобы думать о моей работе, я вынужден думать о вас и о вашей пьесе, о том, что вы с раздражением следите за мной. Нет, я должен купить у вас дачу.
Я задумался. Конечно, следовало всесторонне обсудить это дело, прежде чем дать окончательный ответ. В те дни я вообще был склонен ко всевозможным деловым комбинациям, и продажа чего бы то ни было особенно прельщала меня. Но, во-первых, дача была чужая, и если бы даже мне удалось сбыть ее за хорошую цену, то как оформить эту сделку, если о ней пронюхает настоящий хозяин. А, во-вторых, — ну да что там говорить, — ведь я был официально объявлен неоплатным должником и потому не имел права вступать ни в какие имущественные договоры. Кроме того, важное и ценное открытие, быть может связанное с теми опытами, которыми занимался незнакомец, также заинтересовало меня. Мне пришло на ум, что прежде всего надо побольше разузнать о его научных изысканиях, — не с какими-нибудь затаенными целями, конечно, а просто потому, что это могло немного развлечь меня во время писания пьесы. Я сразу закинул удочку.
Мой гость тотчас же согласился дать мне все нужные пояснения. И беседа наша скоро превратилась в монолог. Он говорил, как человек, который долго молчал, усердно обдумывая занимавший его предмет. Разглагольствовал он около часу, и надо признаться, что слушать его мне было трудновато. Но все-таки с начала и до конца нашей беседы я испытывал то совсем особое удовольствие, которое мы ощущаем, отрываясь от надоевшей работы.
Во время нашего первого разговора главная цель научных занятий моего собеседника осталась для меня загадкой. Речь его наполовину состояла из технических терминов, мне совершенно неизвестных. Раза два он пояснял свою мысль при помощи того, что ему угодно было называть элементарной математикой: химическим карандашом он набрасывал на обложке тетради такие вычисления, что мне нелегко было даже притворяться, будто я хоть отчасти его понимаю.
— Да, — говорил я, — да, продолжайте, пожалуйста.
Как бы там ни было, я все же успел убедиться, что имею дело не с юродивым, разыгрывающим ученого. При всем его кажущемся тщедушии в нем чувствовалась несомненная сила. В чем бы ни состояло его открытие, оно, очевидно, могло послужить и для практических целей. Он рассказывал мне о своей лаборатории и о двоих-трех помощниках, простых рабочих, которых он подучил. Ну, а от лаборатории до патентного бюро только один шаг. Он пригласил меня осмотреть лабораторию. Я согласился с величайшей готовностью и немного спустя, одним — двумя замечаниями, брошенными вскользь, вынудил его повторить приглашение. Вопрос о продаже дачи на время остался в стороне.
Наконец он встал и начал прощаться, извиняясь за продолжительность своего визита. По его словам, он редко имел удовольствие поговорить с кем-нибудь о своей работе. Ему не часто удается встретить такого понятливого слушателя, как я, а с цеховыми учеными он не желает иметь никакого дела…
— Они так мелочны, — пояснил он, — такие интриганы. И если вы выдвигаете идею, новую, плодотворную идею… Я не хочу ни о ком говорить дурно, но…
Я привык подчиняться внезапным душевным порывам. Быть может, я несколько поторопился. Но здесь надо вспомнить, что я был совсем одинок, писал пьесу в Лимне уже две недели подряд, и вдобавок мне было совестно, что я помешал ему прогуливаться возле моей дачи.
— А почему бы, — сказал я, — вам не усвоить новую привычку взамен той, которую я от вас отнял? По крайней мере на то время, пока мы не договоримся насчет продажи. Ведь вам нужно обдумывать на досуге вашу работу. До сих пор вы занимались этим на прогулках. К несчастью, с этим покончено, вернуться к прежнему порядку вы не в силах. Но вы можете приходить сюда и беседовать со мной о вашей работе. Пользуйтесь мною как стенкой, о которую ваши мысли станут ударяться словно мячик, а вы снова будете подхватывать их на лету. Я слишком мало образован, чтобы украсть вашу идею, а в ученом мире никаких связей у меня нет.
Я замолчал. Он сосредоточенно обдумывал мое предложение. Как видно, оно пришлось ему по вкусу.
— Но я боюсь наскучить вам, — сказал он.
— Вы полагаете, что я слишком туп?
— О, нет, но технические подробности…
— Однако, сегодня вам удалось заинтересовать меня чрезвычайно…
