И тут я вспомнил, что произошло вчера вечером, когда позвонил Степан.
... Я ел. Ел быстро, как будто за мной гнались, чтобы отобрать еду. Это осталось еще с войны и я на это никогда не обращал внимания. Но сейчас чувства были болезненно обостренными, и я отчетливо увидел себя со стороны. По-детски, зажав ложку в кулаке я забрасывал еду в рот, и, не пережевывая, глотал.
Я уже почти доел, как вдруг зацепил локтем сделанный наспех бутерброд к чаю. Но на пол вопреки ожиданиям тот упал совсем не маслом вниз. Однако?! Я уже догадывался о чем-то и, поэтому намазал еще один, и как бы невзначай уронил и его. То же самое: маслом вверх! Зазвонил телефон. Это был Степан. Мне было приятно, что он меня отыскал, и я обрадовался возможности с ним поговорить. Вопрос о том, как он меня нашел промелькнул в голове, но я ему не успел придать большого значения. Как бы предупреждая его он сказал: " Помнишь? Принимай все как есть. Вечно ты ищешь каких-то объяснений, а если это не возможно объяснить, так и будешь мучаться? Все люди могут гораздо больше, чем себе позволяют, но кто-то больше, кто-то меньше. Кстати, как ты думаешь, сколько раз у меня выпадает орел на пятаке? ... Девяносто четыре из ста!"
- Что-то не вериться.
- Вот именно. Пока не веришь, ни хрена у тебя не выйдет.
- Да мне, в принципе, ничего и не нужно.
- Вот то и плохо. Кому, кому, а тебе надо бы.
Как-то не сговариваясь мы перешли на "ты".
- Почему это, имено, мне?
- Не торопи события, а то не интересно будет.
- Так что же мой бутерброд тоже маслом вверх девяносто четыре раза?
- Проверь!
- Да нет уж, спасибо, я лучше с монеткой.
Я достал монетку, взял бумажку и проставил сто номеров. Первые три решки я воспринял нормально. На шестой я забеспокоился и стал бросать другой рукой. Первый орел у меня выпал на двадцать восьмом броске. Девяносто шесть решек, таков был результат моих исследований.
Я набрал номер, оставленный Степаном.
- Ну что, исследователь? Удовлетворен?
- Убедительно.
- Ты наверняка слышал о таких, скажем "феноменах". Об этом, вроде, даже писали. Но их мало, очень мало, поэтому и писали - шибко заметные. Но настоящих, и подавно единицы. Все. Собирайся, и - ко мне. Потолкуем.
*****
Рассказчик из меня никудышный, - начал Степан. - Не знаю даже с чего начать, но рассказать тебе надо, так что слушай, можно сказать, ты первый узнаешь.
У меня феноменальная склонность к языкам. Ведь русский - не мой родной язык. А так и не скажешь, правда? Ни акцента, ничего. А я русской речи вообще лет до тридцати не слышал. Ну так вот, в шестьдесят четвертом я попал во Вьетнам. 11-я легкая пехотная бригада, может слыхал? Дерьмо конечно то еще, но знаешь ничего, привык помаленьку, в Сайгоне у меня даже была вьетнамка. Ну да ладно. В общем, в начале шестьдесят шестого в Биньдине вляпались мы в передрягу. И не миновать бы мне лагеря для военнопленных, но в том бою зацепило меня, и понеслось.
... Вначале я ничего не понимал из-за страшной боли в руке, которая обрушилась на меня как молот. Потом я справился и стал прислушиваться.
Ты понимаешь, что-то включилось. Сейчас я думаю, что если бы не мое состояние, неизвестно как бы все обернулась. Удивись я первым понятым мною словам, и пиши пропало. А так мне было просто не до этого. Психика выбрала то, что было необходимо, да и я был слишком слаб чтоб ей помешать. Ты знаком с методами расшифровки? При работе с непонятным текстом тоже сначала ничего не известно. Выбирают самые часто встречающиеся буквы, потом менее часто и так далее. Это достаточно кропотливая работа. Но сколько исчезнувших языков было расшифровано. Видно, я довольно долго, будучи без сознания, находился в их языковой среде и мозг этим воспользовался.
Слова доносились до меня как из бочки, и поэтому я не все отчетливо разбирал. Меня стали тормошить и бить по щекам. И тут-то я их и обругал, да как обругал - на чистейшем вьетнамском. Это и определило мою судьбу. Знание языка предопределило мою жизнь: мне сравнительно быстро удалось бежать...
Всю жизнь нас накручивали против русских, а в армии даже проводилась специальная политика. И ты знаешь, видно в глубине души, несмотря на культивированную ненависть, меня так все это интересовало, что я привлек события и правдами и неправдами обстоятельства сложились так, что второй раз в плен я попал уже к русским. Прямо там в Северном Вьетнаме я сносно освоил русский. Смотри: знает три языка, американский офицер, ну в общем "кадр" тот еще. Естественно меня завербовали. Скажешь: "Гниль, где патриотизм, честь, присяга?" - Он тяжело вздохнул. Отвечу. Это было самое гадкое время в моей жизни. Я до сих пор не знаю как к этому всему относится. Иногда я оправдываю себя тем, что это было единственное возможное решение, Хотя знаю, что выбор всегда есть, несмотря ни на что, даже на судьбу. Но тогда я был еще не готов.
Он перевел дыхание.
- Налить что-нибудь?
- "Нет" - тихо ответил я.
Видишь, как странно, я раньше даже не задумывался почему все произошло именно так. Просто принимал. Это тоже неплохо. Вот так живешь много лет и ничего не торопишь, и проблема сама в свое время разрешается. Оказывается достаточным четко сформулировать вопрос и на - готовый ответ. И если судьбе довериться, ее течение уже ничто не будет останавливать и прерывать. Ведь она на то и судьба. А вот мы порой больше мешаем, чем помогаем себе в достижение желаемого. Но участие разума все равно необходимо даже в самых незначительных делах, именно, чтобы помогать, иначе получится просто существование.
Так вот, это все стало происходить со мной после смерти друга в том злополучном бою. Как будто он мне передал всю свою странность.
Его сторонились, да он действительно был не от мира сего. Сначала казалось, что он не дорожит жизнью: лез под пули, всегда рвался в самое пекло. Но его ни что не брало, прямо неуязвимый какой-то. По минному полю ходил, как по полю с арбузами, но ему верили - выводил.
Складывалось впечатление, что он обладал каким-то странным чутьем. Говорили, он ясновидящий.
Степан приблизился ко мне и прошептал в самое ухо: "Но это не то. Я только потом стал понимать - просто он знал ВСЕ."
А вот я, пожалуй, что-нибудь выпью. Может и тебе все-таки налить, не передумал?
Он встал и налил себе коньяка. Потом сел в свое кресло и продолжил.
Во Вьетнаме и я стал замечать за собой такие штучки. Так там мы с ним и сошлись. Два года плечо к плечу. И вот о чем я думал все это время: ведь он тогда сознательно под пулю полез. Под мою пулю, понимаешь? И умер он у меня на руках.
То, что он оставил досталось мне в неизмененном виде. А я уже за эти тридцать лет... Когда-то и мне придется. Но я боюсь. Не смерти, нет. Я боюсь, что это тупик или даже порочный круг на котором много маленьких узелков - и все Гордиевы.
