— Чего грустим? — садится С.
— Да так, придти в себя пытаюсь.
С. курит дорогие дамские сигареты с ментолом, С. состоятельная девочка, думал он, наблюдая, как она прикуривает от чужой зажигалки.
— Да брось ты! Все нормально. Вечер удался! Декан и преподаватели остались довольны.
— Угу.
— Видишь того клоуна в меховом пиджаке?
— Ну?
— Адамом зовут. Он здесь главный. Он гей.
— Понятно…
— Что?! — наклоняется она к нему, в нос ударяет аромат духов.
— Понятно, говорю!!
Помолчали.
— Все-таки в "Ультре" лучше. Здесь все как-то по-деревенски и пространства маловато.
— Не сомневаюсь.
— А мне родители скоро тачку купят. Если сессию сдам на "отлично". Права есть.
— Я за тебя рад, — Паук приобнял ее, она не сопротивлялась, — покурим вместе?
Она дала ему затянуться своим ментолом.
— М-м-м…молодой человек, я узнаю о вас много нового.
— Я сам о себе узнаю много нового. Вообще-то ментол вреден для сердца.
— Ой, да знаю, знаю. Слушай, я скоро пойду.
— Прямо сейчас?
— Нет, я еще посижу с тобой. Хочу пообщаться.
И они принялись общаться. Она говорила ему какие-то комплименты, он говорил ей, что она хорошая девушка, потом она принялась обсуждать всех, кто попадется на глаза. Краем уха слушая ее болтовню, Паук почувствовал, что отлегло. Вот и замечательно. К первокурснице пристроился лысеющий мужик, явный пижон, с отвратительно болтающимся брюхом, он делал вертикальные жесты согнутыми в локтях руками и этим напоминал не то мокрицу, не то таракана, вставшего на задние лапы. Вскоре она исчезла. Паук оглянулся — на задних рядах покоились штабеля его спящих однокурсников. К нему села какая-то девчонка. Они встретились глазами. Он пододвинулся к ней вплотную и, не совсем отдавая себе отчет, поцеловал ее. Она не двигалась, внимательно следила за ним, отвечая легкой взаимностью. Его это нисколько не смутило, наверно из-за алкоголя в крови. Минут через пять она сказала:
— Пойдем, потанцуем?
— Иди, я тебя догоню.
Паук не помнит, в какой это произошло момент. Он закрыл глаза, всего лишь на секунду, но эта секунда изменила все. Музыка захлебнулась, голоса умерли, помещение растворилось во мраке. Но часть музыки продолжала греметь в голове Паука, у которого засосало под ложечкой из-за отсутствия под ногами пола. Паук проваливался вниз. Пульс его участился, он хотел открыть глаза и не смог. Он хотел закричать и не смог. Наверное, он умер. Жалко родных, особенно мать….
Треск ломаемых веток и глухой удар о землю.
— Сеня, гадкий мальчишка, что ты натворил!! — слышит он грудной женский голос, его тельце подхватывают на руки и куда-то тащат, — Миленький, не ушибся.
На него смотрела женщина с кудрявыми волосами. Потом посадила на стул, не переставая приговаривать:
— Сейчас мы тебе ранку промоем, ты смотри не плачь, мой хороший.
Паук сообразил, что надо кивнуть. Женщина смотрела на него со все возрастающей тревогой. Он ощутил жгучую боль в правом колене — кожа содрана, нарыв покрыт песком, течет кровь. Он понял, откуда тревога и незамедлительно зарыдал. Теперь все встало на свои места.
Пока его обхаживали, он разглядывал нехитрый интерьер жилища, занавески пастельных тонов, скатерть на столе, яблоки на латунном блюде, самовар, телевизор, кастрюлька, миска с неочищенной картошкой, старушка с бесконечно глубокими глазами, помутневшими от возраста, включенный телевизор. Пахло куриным супом. Солнечный, летний день. Птички поют, мычит домашняя скотина.
— Яблочко хочешь?
— Хочу, — говорит он.
— Что надо сказать?
— Спасибо, — отвечает он и надкусывает плод. Смотрит на женщину. Та ласково улыбается, нежно гладит его. Женщина совершенно не похожа на его родную мать.
— Ну, иди. Больно? — она отпускает его.
— Нет.
— Смотри, будь осторожнее.
— Хорошо, — лепечет он и шагает к выходу. Головой он едва достает до ручки двери. Ссадина еще припекает, но не так сильно.
Ох уж эти дети, никакого спасения от них нету. Вчера тоже чуть с моста не свалился, когда в район пошли деньги с книжки снять. Бананы я ему больше не даю, после того случая. Он у меня вообще рвотик, ест часами. Ну, чего смотришь? Про тебя, про тебя. Ты только глянь, стоит, как будто дверь открыть не может. Вот артист! Даже не думай, у меня и без тебя дел полно.
Повернуть ручку ему стоило некоторого труда, но он справился. Он, конечно, мог подслушать женские сплетни, но они не казались такими уж интересными.
Что-то в мире было не совсем так. Небо отсвечивало зеленым вместо положенного ему голубого. В палисаднике играли дети, девочка и два мальчика, причем один показался Пауку сильно знакомым.
— Сеня, Сеня прифол! — сказал, размахивая совком, тот что еле держался на ногах, очевидно самый младший. Победоносно воткнув совок в песочный кулич, он шлепнулся оземь. Девочка была занята игрой в куклы, самый старший мальчик, лет восьми, сосредоточенно выкладывал из элементов мозаику. Картина насчитывала несколько сотен элементов и была наполовину готова. По двору бродили ожиревшие куры. На подоконнике валялся черно-белый кот.
Малец отряхнулся, вручил Пауку какой-то подозрительный сучок, заверив его, что это волшебный жезл и вернулся к строительству куличей. Девчонка усадила кукол за игрушечный столик и, подняв на него свои зеленые глаза, спросила:
— Ты чего стоишь, как с Луны свалился?
— Ничего, — ответил Паук стеснительно, — просто так.
— Вон твой мяч, — показала она пальцем в сторону дерева, — вон куда укатился.
В тени дерева действительно виднелся футбольный мяч. Паук посмотрел на палку в руке, посмотрел на мяч, потом на девочку, на небо и понял, что мяч состоит из огнеупорного полипласта, деревяшка стремительно меняет пигментацию, девочка — в серебристом комбинезоне и защитной маске, а по небу с гулом летит патрульный корабль ЭБ (экологическая безопасность). Пацан, корпеющий над картиной, подключен к портативной системе жизнеобеспечения и дышит с хрипотцой. Внезапно дети поворачивают головы в его сторону, даже малыш, и пристально смотрят. Их лица не выражают совершенно ничего.
— Что ты делаешь? — резко спрашивает самый старший.
Паук отдернул руку от наручного прибора, укрепленного на левом запястье.
— Ничего я не делаю, — бормочет он.
— Как это ничего, — пацан встает из-за стола, — ты трогал маяк. Зачем ты трогал маяк? К нему нельзя прикасаться! Я скажу матери.
— Нет, — взмолился он, — не надо! Я больше не буду, обещаю!
