В романе «Клочья тьмы на игле времени» была сделана попытка соединить научную фантастику с исторической прозой. Хотелось попытаться взглянуть на прошлое как бы из далекого будущего. Обнаружить сходные элементы, будь то идеология, пропаганда, ритуал, в самых различных эпохах.
Как иначе можно было обнажить корни фашизма, выявить его живучие ростки? Так от научной фантастики я пришел к историческому роману. И этот полет, это путешествие в катакомбах истории нравится мне все больше и больше. Следы минувшего неожиданно проступили даже на шумных улицах современных городов мира, как путеводные знаки.
И здесь рубежным видится мне роман «Ларец Марии Медичи», за которым через неравные промежутки времени последовали «Третий глаз Шивы» и «Мальтийский жезл», объединенные в трилогию не столько сквозным героем, вернее, героями — детективом Люсиным и писателем-историком Березовским, сколько общим методом внедрения исторических ретроспекций.
Писатель всегда останется писателем. Даже если он работает как археолог, историк. Вольно или невольно он ищет свою правду, а не правду истории. Надо ли бояться, что эта сугубо личная правда более субъективна, чем некая всеобщая? Я вообще сильно сомневаюсь в существовании универсальной исторической истины. В странах Востока на Чингисхана смотрят иначе, чем в Европе. Впрочем, и на Востоке едва ли найдется общая точка зрения. У правнуков лихих конников завоевателя мира одна память, у правнуков его жертв — другая. Нет и не может быть единого взгляда, к примеру, на образ Наполеона. Даже в русской литературе легко обнаружить различные нюансы. Скажем, почти апологетический, невзирая на «Бородино», у Лермонтова и уничижительный у Льва Толстого.
История — это не только холодный мрамор мавзолеев и горькое молчание руин. Для жаждущих реванша, ее отгремевшие битвы еще продолжаются. Более того: исход этих битв, зафиксированный в хрониках, для них вовсе не окончателен.
После страшной войны, опалившей детство моего поколения, после Нюрнбергского трибунала, многие полагали, что фашизм окончательно и бесповоротно похоронен. Прекраснодушные мечты! Действительность обернулась много сложнее. Человеконенавистническая идеология, мрачная символика фашизма оказались весьма привлекательными и в лагере побежденных, и в лагере победителей. Это серьезный урок на будущее. Урок политический и урок исторический. Не усвоив его, едва ли возможно говорить о какой-то универсальной исторической правде. В глазах мира Иван Грозный — изувер, а его опричники — шайка палачей, но Сталин возвеличивал царя-садиста, воевавшего собственные города, а «кромешников» называл «прогрессивным воинством». Впрочем, и сам генералиссимус не избежал столь же полярных оценок своей многогранной деятельности.
История — непрерывный процесс. Прошлое, настоящее и будущее взаимообусловлены и взаимозависимы. Понять столь простой философский урок легко. Но для писателя мало только понять. Нужно выстрадать, переболеть, научиться «жить» во всех временах.
Этапами такого ученичества, или, лучше, работы — я как-то стесняюсь употреблять слово «творчество» по отношению к себе — стали исторические романы и повести, приуроченные к переломным эпохам: «Под ливнем багряным» — XIV в., «Витязь чести» — революция 1848 г. в Европе, «Посевы бури» — Россия 1905 г., «Заговор против маршалов» — период репрессий тридцатых годов, «Секретный узник» — времена нацистского рейха.
Академической чистоты жанра я не придерживался сознательно. Перефразируя опять-таки популярную формулу прежних лет, насчет такой-то по форме и такой-то по содержанию, могу сказать, что терпкое вино истории разлито в нестандартную стеклотару остросюжетного романа, порой авантюрного, порой детективного, а то и вовсе политического детектива, как уже названный «Заговор против маршалов». Мне хотелось не только приподнять занавес тайны, окутывающий одно из самых чудовищных преступлений Сталина, когда перед самой войной НКВД совместно с гитлеровской секретной службой СД были уничтожены руководящие кадры Красной Армии, но и выявить сходство обеих тоталитарных систем.
Я всегда писал только о том, что мне интересно, полагая при этом, возможно самонадеянно, что этот интерес «открывателя неизведанного» как-то передается читателю. Что же касается формы, то я по-прежнему убежден в том, что даже самый сенсационный материал требует завлекательного сюжета, и старался выстроить его на нескольких этажах, в расчете на разные степени восприятия. Отсюда известная зашифрованность некоторых книг на глубинных ярусах. Судя по письмам, которые приходили из самых неожиданных мест, грех жаловаться на непонимание. Наш благодарный читатель недавних лет ухитрялся вылавливать между строк даже то, что проглядела цензура, столь чуткая на всяческие аллюзии и «переклички эпох».
Особенно ярко это проявилось с выходом в свет «Трона Люцифера» — довольно объемистой работы, посвященной объективному исследованию магии, астрологии, алхимии, кабалы, тайных обществ — короче говоря, всех тех явлений, которые зрели в обществе, — и вызрели, как это мы видим, — но считались абсолютным табу.
У Поля Валери мне встретилось следующее признание: «Я мыслю, как самый трезвый рационалист, но чувствую, как мистик». Рискну отнести это отчасти и к себе. Эзотеризм пронизывает всю нашу культуру. Без него нельзя по-настоящему понять историю и искусство. Дата написания картин Боттичелли, например, астрологически зашифрована расстановкой персонажей. Но это не значит, что нужно кидаться головой в омут первобытной дикости.
Сон разума, как известно, порождает чудовищ. Ничто так не способствует иррациональности мышления, как намеренно ограниченная, а уж тем более искаженная информация. И прежде всего в сфере истории, особенно чувствительной к мифологизации. Здесь одинаково опасны всякого рода перелицовки, искажения, недомолвки.
У всякого культа есть две стороны: прагматическая и мифологическая. И проявляются они в самых причудливых сочетаниях. Порой на передний план выступает беспощадный, отчужденный от человека расчет, порой мерещится нечто вовсе запредельное. Диалектически противостоя голому, зачастую циничному практицизму, иррационализм как раз и олицетворяет его сокровенный смысл. Это сродни «бинарной логике», столь характерной для первобытного мифологического сознания. Ад и рай, свобода и рабство, враг и низведанный до послушного винтика единомышленник, светлая правда и черная, как ночь, клевета — вне подобных противостояний нельзя постичь отработанную в веках технологию, превращающую народ в экзальтированную толпу. Без истерии восторга и ненависти, без всеобщей подозрительности, заставляющей в каждом видеть скрытого носителя сатанинской силы, дает сбои даже цепной механизм террора. И это, пожалуй, главный урок, который преподносит история.
