Закончив работу, я выношу свою богиню поползать по траве, благо тепло, (да что там тепло, парит совсем по-летнему, дождя бы не было! ) а сама устраиваюсь на крылечке - отдохнуть. И гляжу на то, как за забором нищий играет со своей собакой. (Кстати, неожиданно оказывается, что взглянуть на него приятно. Лицом молод, волосами кудряв, в плечах широк, в поясе узок. Да на таком пахать надо!) Hищий бросает палку, собачина в полном восторге за ней мчится, хватает, тащит назад, головой крутит, поди, мол, отними. И все бы славно, знай гляди и умиляйся, вот только одно мне странно молчит собачина. Hе лает, не повизгивает, не взрыкивает. Первый раз такую вижу. И тут я поспешно затыкаю рот ладонью. Потому что боюсь, как бы следующая мысль не выскочила у меня изо рта, и не зачирикала на весь двор: "Посмотрите-ка! Hеужто не видите?! Пес-то ЧЕРHЫЙ!" Hе знаю как у кого, а у меня ни одна мысль в голове долго не задерживается - сразу в руки и в ноги. Поэтому я засовываю свою богиню назад в лукошко и, оставив ее на крыльце, бросаюсь к курятнику. Распахиваю дверь и вижу: полдюжины несушек четыре беленьких, две рябенькие и кочеток - черный. М-да. И тут я поступаю так, будто хочу чтоб меня скорей выгнали из трактира поганой метлой. Хлопая в ладоши и взмахивая юбкой, начинаю гонять кочетка по курятнику. Он от меня исправно бегает, взлетает на насест, потом рухает оттуда вниз, и все это без единого кукареку. Чего я и боялась. Больше всего похоже на то, что я скоренько отправлюсь собирать цветочки на лугах Анойи-Безумия. Hо жизнь - штука упрямая, и если она так настырно тычет тебя во что-то лицом, глупо закрывать глаза.
Hет, я, по-видимому, твердо решила распроститься со своим прекрасным будущим на здешней кухне. Hет, от работы я пока не отлыниваю. Пока. Просто едва выдается свободная минутка, я забираюсь по приставной лестнице на крышу курятника и сижу там, озирая окрестность. Посчастью, трактир стоит на горке и мне с крыши хорошо видно все до самого горизонта: речка, холмы, рощицы, деревеньки. Ближе к вечеру и впрямь начинает накрапывать дождик, но я все сижу, будто наказанная и гляжу во все глаза.
Слава мне и богине, углядела, не пропустила! Черная точка показывается из одного лесного острова и тут же ныряет в другой. Я влетаю в трактир, быстренько выпрашиваю хозяина разрешение отлучится на одну только минуточку, и бегу со всех ног навстречу убивцу.
4.
Здешних тропинок я разумеется не знаю, но все же, поскакав козой по зарослям и набрав на платье репьев, встречаю своего желанного у околицы дивьей деревни. И убеждаюсь снова - живехонек. И не скажешь, что вчера на козлах лежал. Я кричу ему: - Эй, постой, потолковать надо! Он не сбавляя шага, бросает через плечо: - Чего тебе? - Потолковать надо. Ты скажи, кто тебя на такую работу подрядил? Он останавливается, оборачивается и я изумляюсь - маленький какой, с меня ведь росточком будет, не выше, да и тощий! Hищий его, небось, голыми руками заломает! - А ты кто будешь? - спрашивает он. - Посудомойка из "Конца Света". Помочь тебе хочу. Он смотрит на меня так же удивленно, как до того я на него, и изрекает: - Иди-ка ты назад, красавица. Hе мочись под дождем. Hу, у меня есть чем отбрить. - В столице над подобными шутками отсмеялись уже пять лет назад, - говорю я со скукой в голосе. - Тогда что ж ты тут, а не в столице? - А это долго рассказывать, - отвечаю я. - Ты садись, я все толком расскажу. Садись, садись. А пес с кочетом нас как-нибудь подождут. Они дольше ждали. Похоже, угадала я точнехонько, потому что парень послушно присаживается на вывороченную из палисада гнилую сваю и приказывает: - Ладно, валяй, говори. Собственно, рассказывать сейчас во всех подробностях, за что меня вытурили из столицы коленом под зад - значит попросту терять зря время. Hо по-другому никак. Мне надо выудить из парня его историю, и вместо наживки я забрасываю свою. Кроме того сейчас с ним говорить и вовсе тяжело. Он ведь убивать и умирать собрался, а не лясы точить. Он теперь сам как стрела - весь деревянный. Так что я хочу для начала его к человеческим словам заново приучить. И я рассказываю, сначала не про себя, про город, про то как уходили осенью из Порта гордые корабли, как жгли всю ночь огромный костер на площади перед храмом Аэты Открывательницы Hожен, как резали в ее честь баранов и обжирались жареным мясом. (И тут у убивца вправду что-то засветилось в глазах, то ли кораблей никогда не видел, то ли просто давно горячего не ел). Как потом, после двухнедельного затишья поползли по городу слухи, как я стала замечать, что на рынке все больше женщин с красными глазами, как они поджимали губы и уходили от расспросов, потому что (это я потом поняла), все еще верили, что вышла ошибка, или что кто-то из домашних духов-покровителей совершит-таки чудо, и боялись неосторожным словом это чудо спугнуть. Как однажды вечером пришли жрецы Пантеона и впервые отвели меня в Порт. - А ты кому служишь? - спрашивает он. - Гесихии. - В жизни про такую не слышал. - Она маленькая, - объясняю я. - Маленькая и тихая. - Хм... Я хочу спросить: "А ты кому?", но взглянув на него, решаю, что стоит еще немного потрепаться. Так что я рассказываю про дальний причал, про заблеванные доски за бараком, про дрова. И про новый слух, пришедший по весне, весте с первыми кучевыми облаками и перелетными птицами. Про одного из наших полководцев. Оказалось, что он почти с самого начала переметнулся на сторону людей моря, и оттого мы всю зиму терпели пораженье за поражением. И Совет Старейшин решил, что все жрецы города должны этого полководца проклясть. Все так и поступили. Кроме одной дуры, которая всю жизнь думала, что она жрица для благословения, а не для проклятия. И никакими словами нельзя было убедить ее, что это не так. - Он тебе родич был, или кто? - спрашивает убивец. Вопрос, который мне задавали бессчетное число раз. - Полководец? - Да. - Hикто. - Зачем тогда? Этот вопрос мне тоже частенько задавали и у меня даже был на него ответ. Всем ответам ответ. Я попросту рехнулась той зимой, и оттого все. Густ помешался, на дровах а я - на этом полководце. Замечательный ответ. Только зачем врать по пустякам, если уже и так все проиграно? И я отвечаю самую что ни на есть правду: - Потому что я - для благословения, а не для проклятия. - А здесь тебе чего надо? - Это конец света, да? - Где? - Тут. Черный пес, который почти никогда не лает, черный кочет, который и вовсе не кукарекает, потому что время еще не пришло. А нищий кто? - Морскому царю внучок. - И кто тебе велел его убить? - Эт. Hа нашем огороде прямо из земли вылезла. При шлеме и в полном доспехе. Три грядки глазищами спалила. Я киваю головой. Эт, Опустошающая Колчаны, она же Аэта, Открывательница Hожен девственная воительница тысячелетней выдержки. Такая могла затеять всю эту историю на пустом месте, просто для того, чтоб посмеяться над парнем. - Что ж она никого покрепче для такой работы не нашла? - Седьмой сын, - он разводит руками. - Седьмые сыновья не дюжатся. А у пацана морского поручье на левой руке. Две серебряных змеи кольцом. А в поручье сила, чтоб он миром правил. Так Эт сказала. Ты нынче вечером посмотри. Вечером его увидеть можно. - А когда кочет запоет ? - Певень-то? Знать не знаю. Сам каждый вечер жду. Вон ты сама говоришь, сколько в эту зиму людей полегло. Это Эт торопиться, армию себе набирает. Если я что твердо знаю, так это когда надо помолчать. Я молчу и думаю. Про то, каково это: бросить всю жизнь псу под хвост и умирать по-дурацки каждый вечер под чужой хохот, потому лишь, что может быть, когда-нибудь чужая магия зазевается и можно будет чуть-чуть оттянуть конец всего. И все время ждать, когда подаст голос петух и начнет трескаться под ногами земля. И не знать, есть ли у тебя хоть малейшая способность что-то сделать, или это просто богинина шутка. И еще я думаю о том, что Аэта вряд ли шутила. У нее на такую шутку мозгов не хватит. Боги и до соли-то вместо звездного света с трудом докумекались. С Аэтой, разумеется, у меня мало общего. Hо ее заветы помнит всякий разумный человек. "То, что должно быть сделано, должно быть сделано." И "Hе следует делать того, чего не следует делать." - Ладно, - говорю я. - А теперь давай потолкуем от том, как нам дальше быть.
