Длинная сухая травина царапает мне плечо. Лежу навзничь под дырявым пологом осыпающейся беседки. С трудом отрываю голову от земли и приподымаюсь на локте.
Он стоит рядом. И смотрит. Сверху вниз.
- Ну и орала же ты!- в голосе сочувственные нотки.
Он подает мне руку, и мы садимся рядом на ствол орешника, всегда служивший ему скамьей.
Он молчит. И я знаю, что он знает, что я знаю про ребенка.
- Что я... кричала?
- Не надо, маленький,- кричала ты,- Она не настоящая!
- Он погиб.
Мусагет близко посмотрел мне в лицо. И тихо, но отчетливо произнес: "И ты погибла!". Он был совершенно серьезен.
Маленький гейзер взорвался у меня в мозгу - и ледяной струей ударил в правый висок. Я вскочила и, задыхаясь, начала говорить.
Пока я говорила, его голубые глаза делались все уже, словно он щурился в ярости или в приступе сарказма. Свойственный ему общий приятный румянец лица рассыпался по щекам желчными пятнами, вокруг крыльев носа и под бровями явственно проступила синева...
- Ты все погубил! Такую радость, такой свет! Мумия, почему-то вздумавшая разлагаться, - вот во что ты превратился, монстр! Сам себя истребил в погоне за иллюзиями... Сначала отгородился от смертных, презрев их за простоту, потом истомился ядовитой завистью... Лепись теперь к чужому теплу, ищи ветра в поле! Никто тебя не ждет. Никому ты больше не нужен. И не будешь нужен! Никогда!
- Дура! - процедил он сквозь зубы, когда я, наконец, задохнулась,Сумасшедшая. Уродка.
Он был теперь в изысканнейшей фрачной паре. Высокий воротничок накрахмаленной рубашки твердо упирался в надменный подбородок - по моде двадцатых годов девятнадцатого века. Черный шелковый галстук небрежным бантом покоился под воротничком, пронзенный серебряной булавкой в виде одноногого петушка, сверкающего одиноким брильянтовым зрачком.
Я опешила. А Мусагет, бледный, но спокойный, широко улыбаясь, любовался произведенным впечатлением. Один его глаз был явно темней другого.
Он поднял красного дерева трость, увенчанную жреческим кадуцеем, и, презрительно морщась, толкнул меня ею в грудь... Я пошатнулась, но устояла. Только голова опять закружилась...
9.
... дергаюсь, крича. Мощный толчок выбрасывает меня на пыльный асфальт. Я вскакиваю, словно меня обожгло, и, судорожно вытянув руки, едва успеваю подхватить ребенка. Он вырывается с громким плачем, извивается, даже, кажется, пытается укусить. Я двинуться не могу, перехватываю его за ручки, за ножки, что-то бессмысленно шепчу, целую мокрые горячие щеки... На секунду мальчик вдруг умолкает, смотрит мне в лицо прояснившимися глазами, прижимается ко мне почти невесомым тельцем.
- Спасен!- проносится у меня в голове.
Но тут он делает отчаянное движение, я вздрагиваю - и выпускаю его из рук.
Черная дыра разверзается у меня под ногами. Дитя с нечеловеческим воем падает вниз. И я падаю, не делая попыток удержаться...
- Ой, как плохо!- думаю на лету, - так плохо еще никогда, никогда не бывало!
До трубы, на которой блестела брошка, метра три лететь. Но, как Алиса в кроличьей норе, я падаю, размышляя и озираясь. Голубая футболка моего мучителя мелькает где-то впереди... или внизу... Вдруг она исчезает. Я зависаю над пропастью и вижу, как мимо меня, вверх, трепеща мерцающими крылышками, проплывает неизъяснимой красоты серебряная птичка.
В следующее же мгновение раскаленный железный прут вонзается мне в левый бок.
Меня здесь нет.
МЕНЯ НИГДЕ БОЛЬШЕ НЕТ?!
