— Джек, вы не все сказали.
Получился явный перебив ритмов — скользящие, плавные движения Роу и его резкая, почти приказная фраза.
Петров обернулся и очень внимательно, испытующе посмотрел на Роу. Глаза у него посуровели, но ответил он мягко:
— Сказал-то я все, но не обосновал… Обосновать мне удается, к сожалению, не всегда.
— Броуде, вас, конечно, не интересуют обоснования? Вы, разумеется, выше.
Жесткий ритм фраз входил в противоречие со взглядом Роу — мягким, почти молящим. По-видимому, именно это синкопирование ритмов, их смешение подействовали на Жака. Он растерянно оглянулся по сторонам, встретился со взглядами товарищей по бригаде — тоже слегка растерянными, потому что происходящее выходило за рамки общепринятых норм поведения и пробормотал:
— Нет, я что ж… Если ему угодно…
Это словечко "угодно", выпорхнувшее откуда-то из прошлого, покоробило буровиков, и они переглянулись. Но Джулио не увидел в нем ничего странного. Он приветливо улыбнулся.
— Я не знаю, будет ли это интересно остальным.
— Валяй! — одобрительно сказал Альварес и, поймав удивленные взгляды товарищей, пояснил: — Ну, если "угодно" — так "валяй".
И это тоже не удивило и не покоробило Джулио.
— Я начну несколько издалека. Когда-то, во время татарского нашествия, иконописцы, мастеровые, золотошвеи бежали из Суздаля на рыбачью заимку на реке Тезе. Там ловили особенно жирных стерлядей с помощью перегораживавших реку плетей-заборов — холуев. Поэтому и заимка называлась Холуй. Оттуда часть художников перебралась в Мстеру и Палех, на юг и на север от Холуя. Государство Российское восстановилось, а художники остались на месте и создали то, что называется теперь суздальской школой иконописи. Холуй был главой этих поселений. На его ярмарках в иные годы продавались по полтора-два миллиона икон. Они шли по всей России и за границу. Именно в Холуе родилась профессия офень — бродячих продавцов икон, олеографий и книг. Кстати, Жак, вы любите Чехова?
— Да, разумеется…
— И вы, конечно, знаете, что основные способности и склонности детей передаются перекрестно, от матери к сыну, от отца к дочери?
— Это элементарно.
— Для нас… — Джулио внезапно запнулся и почему-то покраснел. — Для нашего времени нормально. Для людей, близких к чеховским временам, как раз наоборот. Исследователи Чехова искали секрет его таланта, впрочем, как и таланта его братьев, в родословной отца. Ведь в жизни и науке царили пережитки патриархата, и считалось, что способности и недостатки передает своим детям только отец. Но если вспомнить, что мать Антона Павловича происходила из коренных холуян, что ее отец, деды и прадеды были иконописцами, а позднее офенями, то мы уже можем не удивляться, что у мелкого торговца родились художественно-одаренные сыновья, но не родилось ни одного торговца, предпринимателя, человека с практической жилкой. Заметьте, единственным деловым человеком в семье была сестра Антона Павловича — Маша. Именно она вела издательские дела брата и семьи, а позднее дела по увековечиванию его памяти.
— Мгм… — произнес один из буровиков, довольно известный литературовед, специалист по генетическому анализу художественных произведений. — Мне это никогда не приходило в голову. А это интересно.
— Но при чем здесь фон? Фактура, как фон?
— Одну минуту. Я предупредил, что начну издалека. Так вот, после революции Холуй последним перешел от иконописи к лаковой миниатюре — он дольше всех держался за былую, но уже никому не нужную славу. И вот что получилось. Наиболее известный — Палех. Палешане работали сказочные, стилизованные произведения. Золото, фейерверк красок — чистых, освобожденных. Почти полное отсутствие полутонов. Мстера — реализм даже в сказочных сюжетах. Холуй оказался посередине и в географическом и в творческом отношении. Если Палех и Мстера, особенно Мстера, в основном, строили фон, создавали его в своей манере и своими приемами, только изредка используя фактуру — лаковую поверхность, то Холуй пошел от этой поверхности, как от главного, основополагающего. Холуяне знали, что будет прекрасно именно на этом фоне, на этой фактуре. Вот почему они и пошли дальше и нравятся мне больше других.
— Но ведь в такой же манере работали и работают миниатюристы Индии, Японии да и Китая, — возразил Броуде.
— Нет. Бывают совпадения, но фон для этих мастеров, фактура изделия не самое главное. Они не украшают его, а на нем создают свои. Для Холуя же характерно уважение к предварительной работе мастеров — тех, кто сделал лаковую поверхность. Для остальных миниатюристов важна лишь их работа. Ваши росписи зданий и сооружений — прекрасны. Но вы не используете фон, фактуру. А ведь это дает дополнительные возможности.
— Иными словами, я тоже не уважаю работу предшествующих мастеров — архитекторов и строителей?
Броуде спросил сердито, подозрительно. Петров помолчал и ответил мягко:
— В известном смысле и в известной мере.
— И все-таки — вы сами рисовали?
— Нет. Я всего лишь дилетант.
Буровики переглянулись: откуда взялось это забытое слово "дилетант"? В их жизни каждый был и специалистом и дилетантом — ведь каждый занимался тем, чем хотел, и доводил степень своего мастерства в любой отрасли до пределов, которые он определял сам. Значит, дилетантов быть не могло. Могли быть люди, которые оставили одну специальность или увлечение и ушли к другой.
Петров снова не почувствовал фальши слова. И это уже насторожило всех.
Роу первый уловил эту настороженность. Он предложил:
— Думается, Джулио, пора включаться в работу — этот художественный спор может затянуться.
— Нет! — восстал Броуде. — Нет. Он мне нужен, этот спор.
— Это не спор, — ответил Петров, — это всего лишь пожелание зрителя художнику.
— Вы не зритель. В крайнем случае, вы историк.
— Все мы немного зрители и немного дилетанты… — печально ответил Джулио и спросил у Роу: — На буровую пойдем вместе?
— Нет. Вы пойдете с Броуде.
Жак с недоумением посмотрел на необычно жесткое лицо Роу.
Буровики опять переглянулись и поерзали — творилось что-то непонятное. Так не говорили уже многие десятилетия. Во всяком случае, никто из присутствующих не слышал таких, приказных ноток. Разве только в исторических игровых фильмах или пьесах.
Приказывать равным себе — невозможно. Любой, кто становился в тот или иной момент старшим в какой-либо группе, в то же самое время бывал иногда самым младшим в какой-либо иной. Важны способности и желания. И если люди работали в этой группе или в другой, то делали это только по собственной воле, потому что им нравилось это дело, а не иное. И приказывать таким, одергивать их — бессмысленно. Поэтому и формы и тон приказов давным-давно отошли в прошлое. А Роу их восстанавливал. И не взбунтоваться против этого люди не могли.
