– С Центральным Рынком? – задумчиво спросила мать. – А где это?
– На юге, – сказал я. – Точнее, на юго-западе.
Она удивилась.
– Там же нечем дышать! Как же там воюют?
Отец поднялся из-за стола, молча осмотрел автомат, повесил на плечо тяжелый щит. После этого подошел ко мне и хмуро сказал:
– Собирайся, пойдешь со мной.
– Зачем?
Для отца подобный вопрос звучал, по меньшей мере, нелепо. Тем не менее, он ответил:
– Пора начинать.
– Наш президент распустил гвардию, – сказала вдруг мать. – Я имею в виду, старую гвардию. Скоро будут набирать новую. Может быть, дня через три. Или четыре. Так говорят при дворе. Во всяком случае, я так слышала.
Отец молча смотрел на меня. Я медленно поднялся из-за стола. Он кивнул и направился к калитке.
– А казнить их будут, видимо, завтра, – сказала мать.
– Кого? – спросил я машинально.
– Старых гвардейцев, кого же еще? – мать отщипнула корочку хлеба. – Президент не может набирать новую гвардию до казни. Вот я и подсчитала: если через три дня будут набирать новую, значит, старую гвардию казнят завтра или послезавтра.
Отец остановился у калитки и вопросительно посмотрел на меня. Я не двигался.
– Я жду.
– Не пойду, – сказал я. – Не хочу.
Он пожал плечами:
– Как хочешь, сегодня у меня нет времени тебя уговаривать.
Он ушел. Я посмотрел на мать. Она молчала, но по ее торжествующему лицу видно было, что в споре о моем будущем она уже считала себя победительницей.
Зря она так считала. Становиться пажем мне хотелось еще меньше, чем становиться спартанцем.
– Ты оскорбил отца, – сказала мать сдержанно. – Когда он вернется, попроси у него прощения.
– Если вернется, – сказал я.
– Что?
– Ничего.
– Впрочем, – сказала она, – он тоже неправ. Ты уже взрослый. С твоим мнением следует считаться.
Она имела в виду свое мнение.
– Эти спартанцы, – мать брезгливо поморщилась, – редко моются и едят всякую гадость, – она выжидательно посмотрела на меня.
Я промолчал.
– Голова болит, – сказала мать. – Пойду прилягу.
Я снова промолчал, я понимал, что никуда не денусь, отправлюсь вслед за отцом, едва только мать уйдет к себе.
Причин, заставивших меня отправиться к Центральному Рынку, было две. Во-первых – Моя Девушка. Она жила на Юго-Западной окраине города, то есть, за Рынком. А во-вторых – я испытывал какое-то смутное чувство вины перед отцом. Не знаю, почему.
Когда я подошел к Рынку, там уже собралось множество любопытных, в основном – детей и подростков. Они стояли у пограничных столбов, пересекавших с запада на восток базарную площадь, облепили росшие у входа деревья, балконы близлежащих домов.
За столбами шла война. Там убивали, жгли, насиловали женщин. Все шло, как положено на войне. Я, впрочем, ничего такого не видел. Отец рассказывал о прежних войнах, так что я прекрасно представлял себе все это, убедиться же в истине этих рассказов воочию особого желания не было. Я просто ждал, когда все закончится.
Ждать мне пришлось часа полтора. Любопытные разошлись. Я миновал пограничные столбы и осторожно пошел по Рынку.
Среди тлеющих развалин валялись убитые. Я старался подальше обходить их. Посередине рынка, за длинным пустым прилавком сидел, подперев голову, продавец помидоров. Помидоры лежали аккуратной горкой рядом с весами. Я подошел, чтобы спросить, кто победил, но понял, что он тоже мертв.
Из ближайшего бара донеслось нестройное пение. Бар находился возле боковых ворот, которые во время войны запирались.
Я вошел внутрь.
Пели пьяные солдаты. Голые по пояс, они сидели за длинным узким столом, залитым пивом. Оружие и грязная одежда были грудой свалены в угол, подле незажженного камина. Стол загромождали кружки, тарелки с рыбой, бутылки.
Я подошел к бармену, равнодушно взиравшему из-за высокой стойки на веселившихся, и спросил:
– Кто победил?
– А что, опять война? – спросил он, в свою очередь.
– Да, с самого утра, по-моему.
– То-то, я смотрю, за целый день – ни одного клиента.
– Так ты не знаешь?
Бармен флегматично пожал плечами.
– Может быть, эти, – он показал на солдат. – А может быть, те, – он указал пальцем в угол, за моей спиной. Я оглянулся. Там, за угловым столиком, веселилась еще одна группа.
– А может быть, никто не победил, – сказал бармен. – И даже скорее всего – никто. Просто скоро стемнеет. Перенесли на завтра. Если, конечно, не перепьются.
Я посмотрел на солдат. Один из них поднялся на ноги и, надсаживаясь, заорал:
– А ну-ка, выпьем за здоровье Филиппа, потому как… – он не договорил – почему – пошатнулся и рухнул на табурет. Солдаты одобрительно заржали, дружно выпили за Филиппа – без пояснений.
– Кто такой Филипп? – спросил я.
– Филипп? – бармен зевнул. – Царь, что ли? Или президент? Кто его знает.
– Он с Центрального Рынка?
– Какая разница? – бармен задумчиво поскреб щетинистый подбородок. – Выпей за его здоровье и считай, что он умер, – он поставил на стойку полную кружку и пододвинул ее ко мне.
– Я не пью, – сказал я.
Он взял кружку, немного подумал и осушил ее сам. Тут я понял, что бармен пьян мертвецки. Видимо, в отсутствие клиентов, он весь день обслуживал сам себя. Поставив пустую кружку, он сосредоточенно посмотрел на меня и спросил:
– А если ты не пьешь, так что ты здесь делаешь?
– Ничего.
Бармен с сожалением перевернул пустую кружку вверх дном.
– Ты лучше проваливай, – посоветовал он. – А то мне не понравится, я и убить могу. Без всякой войны. Очень просто, – он ткнул кружкой в сторону двери. Я и сам не собирался больше оставаться в баре, мне была неприятна густая винная сырость.
Выбравшись на улицу, я поспешил к дому Моей Девушки. После бара дышать на улице было много легче.
Кто такой царь Филипп? Среди наших я такого не помнил. Впрочем, это ровным счетом ни о чем не говорило, потому что царей, королей и прочих президентов было великое множество: Леонид, Генрих, Иван, два Франциска (правда, с разными отчествами), Людовик восемнадцатый. За Центральным Рынком – в Залесье и далее – их, по-моему, было не меньше. То, что бармен не знал царя Филиппа – или не царя – тоже ничего не значило. Я, например, о Генрихе узнал только позавчера.
Кроме царей, королей и прочих были еще архиэкстрасенсы, двое. Раньше было трое, и столько же антиэкстрасенсов, но третьего сожгли, как еретика, а антиэкстрасенсов назначили евреями и тоже сожгли. Или повесили, точно не помню.
Все они имели небольшие дворы, гвардии, армии, все они плели интриги, вели войны.
Архиэкстрасенсы жгли еретиков, и это вызывало интерес, особенно по праздникам.
