— Я детективы люблю.
— Сам любишь или программа подсказала любить?
Мишка отвернул голову.
— Ладно, — вздохнул Петрольев и вновь достал коробку с сигаретками. — Настойчивость — вещь хорошая.
— Надо курить?
— Дурень ты парень, — весело отозвался гуру, — думаешь, травка и прочая дурь освобождают от рамок? Хрен там. Настройку сбивают, да, превращают жизнь как бы в хаос, — он сдвинул сигаретки к бокам коробки и вытянул снизу сложенный вчетверо листок. — Но хочу сказать тебе: хаос — штука гораздо более структурированная и жесткая. Словно ты выбрался за решетку, но оказался в клетке. Так, есть где записать?
— Я запомню, — сказал Мишка.
Петрольев расхохотался.
— Это не рецепт, чувак. И хрен ты его запомнишь, на себе проверял — забывается напрочь. В банке вон возьми…
Мишка, опустив в банку руку, выудил оттуда огрызок зеленого карандаша. Клочок бумаги Равиль оторвал от тетради.
— Пиши, — сказал он. — Куэска ти макъяна, эхвахья шудр, нахмийо хомино тебхасангхвати (тебхасангхвати — в одно слово), дхат дэххат йос.
— А что это за язык? — спросил Мишка.
Он дал сверить написанное гуру, и тот исправил буквы в двух местах.
— Это не язык, это, типа, звуковой пароль. Мантра, которая открывает выход или переход, рушит границы, не знаю, как правильно.
— И это все?
— Что?
— Сказал — и все, вне рамок?
Петрольев ласково посмотрел на Мишку.
— Ты — дебил? Я сейчас при тебе прочитал мантру три или четыре раза. Ты видишь меня вне реальности, вне программы? Есть и второе условие.
— Какое?
Гуру сунул коробку под подушку.
— Второе условие: ты должен успеть прочитать эту мантру, находясь на волосок от смерти. Усек, чувак?
— А как это?
— Думай, — развел руками Петрольев. — У тебя голова или куст картофельный? На волосок и значит, что на волосок. Кстати, выпадение из окна последнего этажа или прыжок с крыши совсем не канают — ты должен: а — успеть проговорить мантру в очень узкий промежуток времени и б — остаться жив.
— Так это же невозможно!
— Я и говорю: прыжки не канают.
Мишка встал с койки.
— Это невыполнимое условие.
— А что ты хотел? — недобро прищурился гуру. — Выйти за рамки как в калитку? Сломать программу, не сломав себя? Найти черный ход под землю, вымощенный золотыми кирпичами и с лампочками через метр?
— Но как тогда?
Петрольев показал пальцем:
— Дверь видишь? Все, дуй к себе, думай. Я, блин, за тебя еще способы искать буду! Студент! Мне и здесь хорошо. Мне мои рамки нравятся. Я никуда не рвусь, в отличие от тебя, чувак. Слова записал — иди с миром!
— Ну и пойду!
Вместо благодарности Мишка хлопнул дверью погромче. Чтоб она вообще отвалилась! С петель и вдрызг!
Очень интересно! — подумалось ему. Никакой он не гуру, этот Равиль. Хрень какую-то наговорил, псих недолеченный.
Коляска ты моя, на… Мишка заглянул в бумажку. Смотри-ка, почти угадал. Куэска ти макъяна… Можно срифмовать даже.
Он спустился на этаж.
Вверх по лестнице протопали два парня с постельным бельем. Вслед за ними торопилась тощая девчонка в очках.
— Мальчишки, а сегодня белье меняют?
— Вы плохо видите, девушка?
— Я уточняю.
Мишка усмехнулся, оставляя три программы выполнять намертво зашитые действия любопытства, флирта, симпатии, влечения. Пустяк вроде бы, случайный разговор, но только для тех, кто не видит со стороны режиссуры процесса. Ничего-ничего, он найдет способ, и этот заскриптованный мир, в котором даже мысли подчинены простым алгоритмам, уступит место новому и волшебному.
Из комнаты, которую Мишка делил с Женькой Капитоновым, крупным веснушчатым парнем из Вологды, тянуло подгоревшими макаронами.
Вот тоже, подумал Мишка, входя, могло бы пахнуть духами, вареньем, яблоками, носками, в конце концов, а пахнет макаронами. Почему? Потому что никакой другой запах в данную единицу времени для меня не предусмотрен. Конечно, глупо концентрироваться на такой малозначительной детали…
— Вот ты жук! — Жующий Женька выплыл из-за шкафа со сковородкой, на которой загибались от жара витые макаронины. — Ты же к Равилю пошел.
— Все, сходил.
— А я подумал, — сказал Женька, — что у людей в измененном, как у тебя, состоянии, развиваются особые способности, вроде суперострого зрения или чудесного нюха. Вот ты мои макароны и учуял.
— Да не буду я твои макароны! — рассердился Мишка. — Пожарил — зри, и так шмон стоит. Если бы не знал, что это не ты, а программа…
— Во-во, — кивнул Женька, — про это измененное состояние я и говорю.
— А Равиль, между прочим, со мной согласился!
Мишка брякнулся на свой койку и сбросил на пол стоптанные кроссовки.
— Ходжа Насреддин, знаешь, тоже со всеми соглашался. Ты, говорил, прав. И ты, говорил, прав. Жена ему: такого же не может быть, чтобы оба правы! А он ей: и ты права.
— Нет, он меня понял, — сказал Мишка. — Ты бы тоже понял, если бы послушал. Ты думаешь, что ты как бы совершенно спонтанно приготовил эти макароны?
— Не-а. Жрать захотел.
Женька наколол несколько макаронин вилкой.
— Увы, — Мишка заложил руки за голову, — жрать ты захотел не просто так. Все рассчитано. Если смотреть назад, все твои действия единичны.
— В смысле?
— В смысле, ты не можешь сказать мне, что мог пожарить что-то другое, поскольку у нас есть факт, умаляющий вариативность события, а именно, что пожарено уже не другое, а эти самые макароны.
— Слу-ушай, — скривился Женька, — отвянь, а? Аппетит портишь.
— Ладно, отвял, — Мишка вздохнул. — У меня другая проблема.
— Это радует, — сказал Женька и отправил наколотое в рот.
Мишка смотрел, как он, усевшись, пережевывает, как ходят его щеки, как блестит от масла нижняя губа. И ничего ему не надо. Хорошо ему, как Равилю. Ты — шимпанзе в клетке, но кормят же. Бунт, увы, — удел одиночек. Всякие женьки его поддерживать не станут, поскольку вообще не осознают, против чего бунт.
— Ты не знаешь, как можно, типа, быть на волоске от гибели, но выжить? Самостоятельно.
Женька вытаращил глаза.
— Ты что, самоубиться захотел?
— Блин! Я же говорю — выжить!
— Бригада скорой помощи тебе в помощь. Сначала вызови, потом траванись чем-нибудь.
— И что?
— Приедут, откачают.
— А если я хочу сам контролировать процесс?
Женька нахмурился.
— Тебе бы провериться, а?
Мишка вздохнул.
— Знал бы ты, что в твоих словах нет ни грамма импровизации! Что ты говоришь лишь то, что должен сказать.
Женька снова наколол макаронин.
