Серик очнулся на рассвете от чуткого сна. Издалека доносились размеренные глухие удары. Шарап лежал в траве, приподняв голову, и вслушивался.
— Што это? — шепотом спросил Серик.
— Што, што… Половцы плывут…
— Шарап, а почему их половцами зовут? Я слыхал, они со фрязями один народ…
— Потому и половцами зовут, шибко уж плавать любят, и здорово плавают…
— Можно поглядеть? А то я их ладей ни разу не видел…
— Погляди… Чего уж?..
Серик перебежал через прогалину, путаясь сапогами в остатках травы, которую не съели кони. Сами кони дремали, разлегшись по прогалине тут и там. Проскользнув сквозь прибрежный ивняк, Серик затаился среди ветвей, склонившихся к самому песку. Удары все приближались и приближались, и вот появилось оно. Слаженно взмахивая двумя рядами длинных весел, будто дивная птица крыльями, высоко задрав драконью голову, оно скользило будто над водой, легко и грациозно, словно лань по лугу. Серик затаил дыхание, боясь пошевелиться. На возвышении, огороженном перильцами, стоял человек и рассеянно скользил взглядом по прибрежным зарослям. Особенного в нем ничего не было, да и навидался Серик и фрягов, и франков, и германцев на киевском базаре. Но сам корабль его потряс. Эт, уж точно, не русские ладьи! Ладья уже скрылась за поворотом, а Серик все смотрел и смотрел ей вслед. Вдруг неподалеку печально вскрикнула сова. Серик вздрогнул, подумал машинально: — "Утро уже, не время совам…" И тут сообразил, что это товарищи его зовут.
Когда он подошел к табору, скудная еда была разложена на платке, и товарищи уже доедали свои доли.
Шарап бросил невнятно с набитым ртом:
— Ешь быстрее…
А поевший Звяга добавил:
— Сегодня левобережную стражу обойдем, и на тот берег переберемся, чтобы на правобережную не напороться. А то ведь обдерут до нитки…
— Как это, обдерут?.. — изумился Серик.
— А так, будут требовать поделиться добычей, иначе воеводе донесут. Мир ведь, у нас нынче с половцами…
— Ага… До ихнего первого набега… — проворчал Шарап.
Звяга сказал назидательно:
— Никто не знает, кто первый набег совершил; половцы ли, русичи…
— Ладно, старый спор… — пробурчал Шарап, легко вскакивая на ноги.
Споро оседлали коней, достали запрятанную с вечера в кустах добычу. Ехали, поспешая, иногда переходя на рысь. Отдохнувшие и поевшие сочной свежей травы, кони бежали весело, но все равно, до полудня четыре раза поменяли коней. Солнце свалилось за полдень, когда ехавший впереди Звяга, вдруг вскинул руку. Серик осадил коня, и выдернул лук из саадака. Миг, и тетива в расщепе стрелы.
Звяга раздумчиво протянул:
— Будто дымком пахнуло…
— До челна недалече… — нерешительно проговорил Шарап. — Поехали лесом… Вдруг бродники шалят?
Они долго пробирались между деревьев, пока явственно не потянуло древесной гарью.
— Это не степь горит… — раздумчиво протянул Шарап. — Да и кончилась степь… А ну-ка, посидите тут…
Соскочив с коня, он выдернул чекан из петли, и бесшумно исчез в подлеске. Серик сидел в седле, чутко прислушиваясь. Звяга прошептал:
— Ты башкой-то не верти. Смотри назад, а я буду вперед смотреть, вот и не прокараулим смерть летучую…
Вскоре вернулся Шарап, бросил коротко:
— Поехали…
Они выехали из пойменного леса на опушку обширной поляны, да и не поляна это была, а последний осколок степи. Когда-то росший за поляной перелесок еще дымил дотлевающими пнями. У спуска в пойму была вырыта землянка, и возле нее лежала изрядная груда сосновых бревен. Видать плот сплавили откуда-нибудь с Припяти. Возле кучи махал топором голый по пояс мужик. Он был так увлечен своим занятием, что не заметил всадников.
— Ты чего же, изверг, целый лес спалил? — Осведомился Шарап.
Мужику бы впору подскочить от неожиданности, а он не спеша повернулся, многозначительно потрогал пальцем лезвие топора. Вокруг были раскиданы щепки, празднично желтевшие на солнце, и царило благоухание, будто в христианском храме.
— Чего лес, говорю, спалил? — повторил Шарап. — Тебе степи мало? Вот и пахал бы степь, коли такой храбрый…
Мужик ухмыльнулся, без страха, проговорил:
— Вот и видать, что ты всю жизнь только мечом пахал… Эх, хе-хе… Не берет степь ни соха кормилица, ни плуг германский… Ты думаешь, землепашцы дураки такие, что в степь до сих пор не пошли?
— Да чего тут думать, половцы не пускают…
— Да половцам наплевать, кто тут живет. Им даже лучше, если бы землепашцы жили, ихние товары бы покупали… Степная шкура так крепка, что не распороть ее даже плугом германским…
— А не боишься, что осенью придут половцы, зарежут и ограбят тебя?
— Бояться — всю жизнь за мамкиным подолом жить… Вот вы бы меня ограбили?
— А какой резон? — изумился Звяга. — Да у меня в одном вьюке столько, что тебе за всю жизнь землепашеством не нажить.
— Вот и половцы так судят… — проговорил мужик. — Ладно, проезжайте, мне до зимы избу срубить надо…
— Ну, срубишь ты избу… А вдруг бродники налетят? Они ж не половцы, им хватит чего у тебя пограбить…
— У меня с бродниками уговор, — пожал плечами смерд, — я их буду хлебушком снабжать, а они мне — краденное сбывать… — Шарап пожал плечами и развернул коня, но тут же натянул поводья, и медленно выговорил:
— Вот так и гибнут матерые воины…
Серик повернул коня и будто укололся о серые глаза, глядящие поверх маленького стального лука, собранного из пластин.
Звяга проговорил, с нарочитым весельем в голосе:
— Эй, пацан, а не рано ли тебе такими игрушками забавляться?
Пацан, нисколько не смущаясь, и не опуская самострела, проговорил:
— А я, дядя, за сто шагов тура подшибаю…
— Опусти самострел, Шестой, — проговорил мужик. — Договорились мы с татями…
— Это кто тати?! — обиженно вскричал Звяга.
— Вы и есть… — невозмутимо обронил мужик. — Если бы вы меж фряжских селений татьбой не занимались, мы бы и жили с ними мирно…
— Ага, значит, мы тати, — рассудительно проговорил Шарап, развернувшись в седле, — а князья наши не тати, когда с дружинами в степь вылезают? Они ж, между прочим, тоже за добычей ходят.
Мужик равнодушно пожал плечами, и снова принялся рубить паз в бревне. Проезжая мимо пацана, опустившего, наконец, самострел, Шарап спросил:
— А братья твои, такие же лихие?
— Та-аки-ие же… — протянул мальчишка. — Только сегодня моя очередь батю караулить, а братья с сестрами рыбачить ушли. Нам же теперь до следующей осени только рыбой да дичиной питаться придется…
— Чего ж не укараулил? — спросил Шарап с подначкой.