Азбуку Морзе я знаю, три точки - три тире передам, и ктонибудь это поймет по диаграммам датчиков. Во всяком случае, ЭВМ поднимет тревогу, потому что сейчас на датчиках должны быть сплошные нули.
Что мне делать? Я в принципе соглашаюсь, и мы бредем к нашему колечку, поскольку там светло и мадам сможет приставить мне к левой скуле свое оружие. Ничего себе перспектива!
Добрели мы до кольца, и вижу я сквозь кварц камеру датчиков. Большущий зал, в зале ни души, но - о счастье! - видно, что сигнальные лампы горят. Значит, аппаратура включена Под ногами у нас раструбы приемников излучения, и осуществление нашего плана входит в завершающую стадию. Мадам Ван-Роуэн достает из сумочки что-то вроде авторучки и предлагает мне подставить левую скулу. "Послушайте, - говорю, - мадам! Уверяю вас, в этом нет необходимости".
Мадам сразу подбирается и сухо объявляет мне, что необходимость есть. Дьявол бы ее, психопатку, побрал со всей этой неврастенией! "Но, с другой стороны, - убеждаю я себя, - она-то подвергнется, лишившись капсулы, гораздо более неприятным ощущениям, чем я". Укорил я себя за малодушие и подставил скулу.
Прижала она к моей скуле кончик этой авторучки - вроде ничего. И вдруг ноги.у меня ослабевают, я сажусь на кварц, упираюсь в него руками, а руки меня не держат - подгибаются. Смотрю я на эту мадам и испытываю к ней крайнее отвращение. Хочу высказать его и не могу: забыл английский язык. Она что-то говорит, наклоняется ко мне, а мне даже слушать неохота. Лежу, смотрю сквозь кварц на цветные лампочки приборов, и больше мне от жизни ничегошеньки не требуется. Смотрю, как будто это не я смотрю: смотрит кто-то другой, а я при сем присутствую, причем безо всякого интереса.
И вижу я, как открывается дверь камеры датчиков. Вижу я, что он всплескивает руками, губами шевелит. И все соглaщaются к нам, начинается общая суматоха, кто-то бросaется к телефону... И стало мне так радостно, так весело. Сделал я Нимцевичу ручкой - он утверждает, что не было этого, улыбнулся - он утверждает, что улыбка была удивительно глупая; что ж, ему видней! - и... И заснул.
Проснулся я через сутки как ни в чем не бывало, а через неделю меня на "Антаресе" уже не было. Удрал. Каюсь, удрал.
Еще бы! На меня все пальцами показывали! Балаев от нервного напряжения брякнулся в обморок! Да-да, именно так определили наши медики. Никто не докопался, а мадам, конечно, ни гугу. И я тоже. Слово джентльмена давал? Давал. Ну и держи. Она цветочки мне в санчасть прислала с переводчицей и благополучно отбыла домой.
Нимцевич очень уговаривал меня остаться, предлагал перейти к нему насовсем. Будь я самим собой, Саня Балаев, я бы обязательно переплел, нo, видно, крепко окосел я от той дряни, которой мадам Ван-Роуэн угостила меня в заботе о своем целомудрии.
Потом прошло. Ничего. Последствий пе было.
А пять лет назад получаю я письмо от поверенного мадам Элизабет Ван-Роуэн. Она, оказывается, ушла на пенсию, упоминание о стимуляторе ее карьере больше не грозит, готовятся к выпуску ее мемуары, и мне предлагается ознакомиться с соответствующим местом в корректуре и либо согласиться, либо возразить против опубликования. Я прочитал корректуру - все правильно мадам описала, только добавила, что - увы! - у меня не было никаких агрессивных намерений, чем и объясняется столь сильное действие ее оборонительных средств.
И фамилию мою изменила, назвала меня "мистер Булуйеф".
Я ответил, что против публикации не возражаю.
Так что, рассказывая вам эту историю, я своего заслуженного с риском для жизни джентльменского звания никоим образом не порочу.
