Брякали они - до души пробирало, взбулгачивало заиленные воспоминания, которым бы лучше и совсем окаменеть, сцементироваться. Тогда на меня падала хандра. Я ложился на скрипучую кровать, железную, с шишечками, и смотрел в потолок. Порой солнце заглядывало в окошко, отражалось в позабытом на подоконнике щербатом зеркале, и тогда зайчик составлял мне компанию. Зеркало постепенно пылилось, и зайчик серел: отсутствие электричества отучило меня от каждодневного бритья, и зачем? земской доктор просто обязан иметь бороду. Зайчик прятался на потолке, выдавая себя медленно осыпавшейся побелкой, хлопья которой кружили редкими рождественскими снежинками.
А до рождества - далеконько.
Избыть тоску помогала лопата. Метр за метром я вскапывал землю вокруг медицинского пункта, вытирая третьегодные засохшие цветы, чувствуя себя покорителем целины. В уголке рисково посадил чеснок, все-таки срок прошел. Ужо весной по-настоящему обустрою садик, полью потом и слезами, расцветет тысяча цветов и вырастет большая-пребольшая репка.
Дурашливость моя была дешевой, второсортной, как и жизнь, да с нас и этого довольно.
С меня и зайчика.
* * *
Кипяток, злой, крутой, терзал заварку в третий раз.
Опивки. Писи сиротки Марыси. Ему крепче и нельзя, какой стакан за день, шестой? седьмой? Да и годы не те чифирем баловаться. Годы и сердце. Сейчас об этом думалось даже со злорадством. На-кось, выкуси - мобилизовать. Хотя Гитлер не слаще хрена, тоже сволочь, - перед сторожем лежала вчерашняя газета, невольно направляя мысли.
Война, дождались, накаркали.
Все песни о ней, все разговоры. А и ему поговорить не с кем. Оно неплохо, болтун ошибается единожды.
Нервно, дергано задребезжал звонок. Нанесла нелегкая.Война ведь. Воскресенье, в конце концов. Инспекция пожарная?
Он поспешил ко входу.
- Ворота отворяй, - скомандовал кто-то, просовывая в окошечко удостоверение.
- Слушаюсь, - сторож не посмел коснуться документа, досадуя на дрожь рук, отпер замок, бегом распахнул ворота.
Во двор музея вкатил "воронок", из нутра его вышли трое. Двое - в форме, а между ними... сторож заморгал, не зная, как отзываться, увидя старого директора, директора, под которым работал с тех пор, как устроился в музей, с двадцать пятого, значит, и по тридцать седьмой. Вернулся директор, или как?
Признать? Не заметить?
- Не узнаешь, Семеныч? - директор робко улыбнулся, и робость эта подсказала ответ.
Сторож неопределенно хмыкнул.
- Прикрой ворота, - скомандовал, выходя из кабины "воронка", бритый наголо крепыш в штатском. Старший, догадался сторож.
- Семеныч, в порядке музей? - спросил бывший директор.
Сторож посмотрел на бритого, тот едва заметно кивнул.
- Вроде без происшествий.
- И кладовая... шестая кладовая... в порядке?
- Что ей сделается.
- Тогда веди.
Сторож опять посмотрел на крепыша, спрашивая.
Они шли по полутемным коридорам, спускаясь в цокольный этаж, а оттуда, отомкнув кованную дверь, совсем уже в подземелье, глубоко, тридцать две ступени. Воздух не затхлый, сухой, умели раньше строить, место выбирали.
Ход привел к новой двери.
- Опечатано, - сторож показал на сургучные бирки. Бритоголовый молча сорвал их. Сторож лихорадочно искал ключ, страшась, что не окажется такого. Или замок заест.
Страхи оказались пустыми - дверь раскрылась. Они прошли на порог комнаты, нет, зала. Десятисвечевая лампа едва разгоняла мрак.
- Здесь, здесь, - засуетился директор. - Семьсот четвертый, тунгусский, он наклонился к ящикам, сколоченным из занозистых досок. - Вот, вот он.
Парни, сопровождавшие директора, вытащили ящик на свет, топором с пожарной стены сорвали крышку. Число семьсот четыре, выведенное на боку коричневой краской странно выгорело. В темноте-то?
- Сейчас, минуточку, - директор вытащил серый тюк, - свинцовая резина, - он разворачивал ткань слой за слоем. - Видите?
- Заверни, - прикрикнул, отступая, старший. Сторож и не разглядел толком, что это было. Темное, шершавое...
- Он, феникс, безопасен, пока... Чтобы это проснулось, нужна подкормка. Радий, или еще что-нибудь... Питательное...- сбивчиво объяснял директор, пытаясь заглянуть бритоголовому в лицо.
- Питание готово. Ждет. Несите в машину, - распорядился старший.
- Нужно бы акт составить, об изъятии, - в спину уходящим проговорил сторож.
- Завтра составим, завтра, - отмахнулся крепыш.
- Но...
- И смотрите - никому не слова!
- Я понимаю... Слушаюсь...
Его не дожидались, и когда сторож запер последнюю дверь,
"воронок" съезжал со двора.
- Никому! - пригрозили из кабинки.
Что мы, совсем без ума. Сторож вернулся на пост. Чай основательно остыл, но в горле пересохло, и греть наново не было сил. Старый чай, что змея, утешая, жалит. Восточная мудрость.
Он отхлебнул. Действительно, чай оказался горьким, он успел еще подумать удивительно горьким....
* * *
Стук в окошко негромкий, но пробирает, что набат. Кровать еще звенела панцирной сеткой, а я наощупь продевал руки в рукава халата, хрустящего, жесткого. Сам крахмалил. За таким стуком бывает всякое. Что хочешь бывает, и, особенно, чего не хочешь. От занывшего не ко времени зуба до синего, остывающего трупа: "тятенька вчерась городской водки откушали..." . Хотя, ели не для проверяющих, деревенские меня не особенно теребили, я для них был чем-то вроде ОСВОДа, заплатил понуждаемо взнос, получил марку, наклеил куда-то и забыл.
Вместо марки был доктор Денисов П.И., невелика разница, разве без клея.
С поспешностью я откинул крюк, выглянул.
Разлетелся.
На пороге стоял учитель.
- Хлебушко приехал, - поприветствовал он меня. Душа-человек. Пестун. Другой бы сам отоварился и будет, а он за мнойзашел. Заботится.
Пока я снимал халат, вешал его на плечики в шкаф и облачался в мирское, он вещал из сеней, пересказывая новости мира. У него "Панасоник", на батарейках.
Выстланный марлей саквояж, казенное имущество, голодно зевал на табурете. Сейчас, сейчас! Сейчас. Сейчас...
Лабиринт, что пугал меня в день приезда, исчез. Осталось несколько домиков, чаща из трех сосен. Неделя выдалась скупой на дождь, и сапоги напрасно топтали землю. Ничего, я грязь найду. Или она меня.
- Подморозит, снегу насыпет, истинная краса станет, - расписывал мне будущее учитель. - По полям километров двадцать на лыжах, а потом - банька! Да водочка! Помидоры у меня чудные выйти должны, две бочки засолил, помидоров и огурцов. Сорт - нигде больше не растут. Но это второе, а главное -снег! Бескрайняя белизна, и вы! Космос, вселенная! Дух захватывает, как представишь.
Я попробовал. Таракашка на беленой стене. Хлоп его! и опять нету доктора в Жарком.
Очередь тянулась к возку, товар шел с колес. Лошадь фыркала, продавец доставал из возка буханки, пахучие, теплые.
