Я попробовал. Таракашка на беленой стене. Хлоп его! и опять нету доктора в Жарком.
Очередь тянулась к возку, товар шел с колес. Лошадь фыркала, продавец доставал из возка буханки, пахучие, теплые.
Бабы молча складывали их в плетеные корзинки и разбредались, не стайками, не парочками даже, а поодиночке, словно не в деревне.
- Хорош хлебушек? - поинтересовался учитель у нестарой, но давно уставшей женщины. Та остановилась, узнавая нас, и ответила:
- Ниче.
Другая баба в очереди протянула книжицу грубой оберточной бумаги. Продавец вписал в нее что-то и вернул.
- Серая карта, - пояснил В.В. - На вас тоже заведена.
- Зачем?
- Это ваша зарплата. Безналичный рассчет. Совхоз заключил договор с банком, а банк - с торговлей. Весьма удобно. Банку, торговле, даже совхозу.
- А людям?
- Больше всех. Деревенские к новым деньгам привыкают плохо, особенно местные. Какой стон стоял, когда советскиекупюры отменяли - трехи, пятерки, особенно червонцы. А что делать было? Некоторые до истощения доходили, а не могли пересилить себя, пачку денег за буханку отдать. А так - денег не видно, душа не болит.
Гул мотора, привычный в городе, но громоздкий и громкий здесь, прервал торговлю. Все повернулись на него, стали ждать - опасливо, строжко.
Вдоль улицы катил грузовик, большой трехосный фургон. Зеленый, он походил на дорогую игрушку, невидимой рукой ведомую по деревне. Саня, Саня, дай и Вовику поиграть! Ладно, мам, доеду до конца, и дам.
Грузовик притормозил, из кабины вылезли двое.
- Привет тружениками полей, - бодро поздоровался водитель с миром.
Его спутник, напротив, искал одного человека. В.В.
- День добрый. Мы тут съемку трассы ведем, какое-то время поблизости жить будем. Хочется еды подкупить, яичек, мясца, сметаны. Не подскажите, кто продаст?
Учитель осмотрел прибывших - оба молодые, лет по тридцати, рослые. Видно, прикидывал аппетиты. Потом ответил:
- Да каждый продаст. Вы сами спросите, а то назову одного - другие обидятся. Деревня....
- Понятно, - спросивший прошел вдоль очереди. - Курицу продадите? Побольше, пожирнее?
Баба ухватила его за рукав, забормотала.
- Продашь, значит? А сметана у тебя найдется?
Та кивнула, довольная.
Они отошли в сторонку, но баба внезапно отшатнулась от протянутых денег, фыркнула сердито и вернулась в очередь.
- Чего она? - удивленно спросил съемщик трассы. - Пять баксов - хорошая цена.
- Вы ей доллары предложили? - в свою очередь удивился учитель.
- Ну да. Мы всегда в поле доллары берем. Знаете, пару раз ожглись - обмен затеют, или что, а доллар и в поле доллар. Специально мелочью брали, по доллару, по пять.
- В поле может быть, но не здесь. Местные рубли любят, особенно тысячные. А валюты боятся.
- Чудно, - мужик повернулся к водителю:
- Максим, у тебя рубли есть?
Я тоже, выходит, не при деньгах. Одна надежда на серую карту.
Наконец, и мне досталось положенное - шесть буханок, на десять дней хватит.
- Когда промтоварная лавка приедет? - поинтересовался В.В.
- Одиннадцатого, как обычно, - продавец явно обрадовался случаю поговорить. - Мало у вас денег, в убыток почти ездить. Мы с Машкой, - он кивнул на лошадь, - привычные, а машина одного бензина нажгет... - он и дальше бы развивал тему, но учитель, попрощавшись, отошел. и торговля продолжилась, тихая, смиренная.
Я расстался с В.В., пообещав позже зайти в библиотеку.
Он и библиотекарем был, на полминимума. Никто ничего не читает, но кушать хочется.
Хлебный дух в моем жилье делал его слишком уж обжитым, уютным. Ни к чему это. Прихватив кусок черствого, одолженного хлеба, я пошел под небо. Англичане, например, уважают пешие прогулки, даже любят. И я полюблю.
Возок, расторговавшись, возвращался в Огаревку.
Куча конских яблок парила. К похолоданию. На Ульяну говно парит, знать, мороз повскоре вдарит. Областная примета.
Поле широкое, дорог много, почто мне во след потребкооперации плестись? Я свернул в сторону. А посуда вперед и вперед. Часа полтора шел я. Скоро и назад.
Редкие, когда-то просмоленные столбики в рост, ржавые крюки на них. Съелось железо, дерево прочнее вышло. Ограда когда-то стояла. Шипы без розы.
Я обошел невысокий пригорок. Вот тебе и поле. Застарелым чирьяком возвышался на земле колпак-полусфера. Бетон старый, местами проглядывает арматура. Зияющий вход подманивал. Я заглянул. Памятник третьей пятилетки, линия Ворошилова? Внутри было пусто и мерзко, я поспешил наружу. Всей высоты - метра полтора. Впереди - траншея. Похоже на полигон, старый, давно заброшенный. Поваленные на бок железные фермы, плешины в траве, спекшаяся земля. Небольшой, в общем, полигончик.
Крохотное озерцо могло быть в прошлом и воронкой, но оно - единственное. Еще пара разрушенных капониров, и, самое интересное, узкоколейка. От полигона она шла к югу, там - разъезд Боровой, километрах в двадцати. Пустить поезд нельзя - шпалы вспороты, растерзаны. В войну такое делали при отступлении, на страх врагу. Выжженная земля запаршивела, а восстанавливать, видно, не стали. Я постоял, вспоминая историю с географией. Были здесь немцы, конечно.
Но полигон явно отслужил свое, стал гаженной заброшенной пустошью. Кого, что могли здесь гонять? Огнеметы, свинтопрульные аппараты? Многое напридумывали шарашкины дети.
Где-то у самого края правого глаза болталось пятнышко, серое, нечеткое. Точно крался, примеряясь к горлу, кто-то быстрый, чуткий - стоило повернуть голову, и пятнышко стремительно отлетало назад, за спину. Старое, нерассосавшееся кровоизлияние в глазу, память о маленьком инсульте, плате за чемпионство. Инсультике. Мальчонке.
Я мальчонка маленький, маленькой, гоп!
Мой папаня седенький, седенькой, гоп!
Он лежит в избеночке, во курной, гоп!
Быть мне сиротинушкой, сиротой, гоп!
Попевка невесело ныла в голове, постепенно угасая. Но, словно в отместку, закудахтала курица. Квохтание умиляло до слез - бугры капониров, мертвая земля, ветер тянет едва слышной, но тяжелой химией, а тут курочка яичко снесла. Всюдужизнь.
Курица шумела за бетонным колпаком. Простое яичко, или золотое? Полигон Курочки Рябы, и все эти сооружения - для отражения набегов мышки с длинным хвостиком.
- Вы поосторожнее. Манок раздавите.
- Манок? - я сначала посмотрел под ноги, а потом уж на говорящего. Охотничек, вабильщик. А я губу раскатал на яичко.
- Разве плох? - он поднял с земли коробочку, нажал кнопку, и кудахтанье прекратилось. Охотничек хорош, в старом камуфляже, яловых сапогах, но вместо ружья, тульского, ижевского или даже зауэра - длинноствольный карабин.
- Петушка подманиваете, или лису?
- Любого подманить могу, - он еще раз нажал кнопку, и кряканье, отрывистое, тревожное, разлетелось в стороны. - Серая шейка.
