Исключалась также и телепатическая связь. Вообще, построить эксперимент так, чтобы получить статистические данные, которые могут считаться точкой отсчета в измерении ясновидения и при этом в процессе его проведения исключить все иные возможности физического контакта, например телепатию или то же предвидение, достаточно сложно. Однако Труф считала, что и это ей удалось сделать. Хотя компьютер в некотором смысле и «знал» порядок всех символов, которые ему предстояло выбрать, но к моменту, когда испытуемый включался в эксперимент, «знания» компьютера уже оставались в прошлом и, даже если предположить, что участник эксперимента мог видеть будущее, в чем Труф очень сомневалась, эта способность становилась бесполезной.
«Добро пожаловать в чарующий мир статистической парапсихологии», — криво усмехнулась Труф, взяла со стола карандаш и принялась крутить его.
Она совсем уже забыла про кофе, когда часом позже в комнату вошла Мег.
— Привет, — воскликнула она, — впадаем в зимнюю спячку?
Всегда веселая, необычайно аккуратная и сообразительная, пухленькая коротышка Мег Уинслоу была секретарем отделения парапсихологии. Она вошла в комнату к Труф с толстой пачкой корреспонденции в одной руке, в другой она несла чашку дымящегося кофе, рискованно держа ее тремя маленькими пальчиками.
— Что-то я совсем перестала ориентироваться во времени, — призналась Труф, слегка смущаясь.
— Во-первых, для вас есть куча писем, — решительно произнесла Мег, — а во-вторых, Дил принес смородиновое песочное печенье, ему удалось испечь его за выходные. Я вам оставила немножко.
Мег аккуратно свалила всю корреспонденцию на стол, поставила рядом чашку с кофе, запустила руку в карман пиджака и вытащила оттуда сахар, несколько пакетиков со сливками и печенье, завернутое в бумажную салфетку.
— Ты меня просто портишь, — со смехом сказала Труф. В обязанности Мег не входило ухаживать за учеными.
— Если я не буду этого делать, вы умрете с голоду и вас похоронят в груде статистических отчетов, — немедленно ответила Мег. — Ну ладно, пока. Мне пора двигаться дальше, — не дожидаясь ответа, продолжала говорить девушка. — Сегодня начало учебного года, пойду вылавливать заблудившихся новичков, иначе они будут шататься по зданию до вечера. — И Мег упорхнула, осторожно, но плотно прикрыв за собой дверь, как это делала сама Труф.
Будучи ученым-исследователем института имени Бидни, а не преподавателем, Труф приравнивалась к профессорскому составу, и ей полагалась отдельная комнатка с дверью, которую Труф всегда плотно закрывала, независимо от того, находилась она в ней или нет. Большинство профессоров, чьи комнаты находились рядом, всего лишь слегка прикрывали двери, что было пустой демонстрацией своего общественного положения, поскольку большинство из них при каждом шорохе или шуме шагов в коридоре вскакивали из-за столов и летели выглядывать наружу.
Труф же закрывала дверь основательно. Нередко, когда ей не хотелось никого видеть, она даже запиралась. Как, например, сейчас. Труф Джордмэйн не любила сентябрь даже больше, чем время отпусков. Ей были глубоко ненавистны толпы гомонящих, вернувшихся с каникул студентов: огорошенные и смущенные новички, расхристанные выпускники.
«Я не имею ничего против отдельно взятого студента», — часто и безуспешно убеждала себя Труф. Ей не нравилось их количество, студентов было слишком много, и вместе они создавали такой шум, что ничего, кроме отвращения, у Труф не вызывали.
«Я им просто завидую, — подзуживала себя Труф, — они отдыхали, в то время как я обливалась потом на виноградниках статистической отчетности». Институт не подчинялся академическому году, установленному Тагханским университетом, поэтому сентябрь был для Труф всего лишь очередным рабочим месяцем, а не началом работы после отпуска.
Она тяжело вздохнула и потянулась к чашке с кофе. «Нужно сказать Мег, чтобы она перестала это делать. Если остальные заметят, что она носит мне кофе, ее замотают просьбами и она попросту не сможет заниматься текущей работой», — подумала Труф и только сейчас почувствовала, как затекли и болят мышцы.
«Это результат перенапряжения, — констатировала она. — В сентябре меня от этого местечка с души воротит. Нечто среднее между бедламом и сумасшедшим домом, да еще это зачисление. Хорошо хоть в нашем Мэгги Би этого нет».
Немногие учебные заведения Соединенных Штатов и Европы предлагали программы обучения студентов в области парапсихологии и первоклассные лаборатории для проведения научных исследований. Строго говоря, если бы не институт имени Бидни, Тагханский университет давным-давно прекратил бы свое существование и о нем вспоминали бы как об очередном гуманитарном высшем учебном заведении, задушенном материальными невзгодами.
«И где бы ты тогда работала?» — спросила себя Труф, массируя шею и плечи перед тем, как приняться за чтение писем.
Корреспонденция, принесенная Мег, состояла в основном из толстых специальных журналов и каталогов. Вот книга на отзыв, еще одна книга, перечень просьб и пожеланий какого-то издателя, несколько учебников по парапсихологии. А вот это интересно — статистический анализ. Стопка почти из трех десятков писем, украшенных адресами, известными Труф.
А это что-то новенькое. Издательство «Ронсиваль пресс». Это еще что такое?
Нахмурясь, Труф надорвала конверт. Затем принялась рвать само послание. Она превратила в мелкие клочки и конверт, и три листка плотной бумаги. Руки ее тряслись.
— Да как они смеют? Как им это вообще в голову пришло? — возмущенно шептала она.
«…поскольку вы тоже избрали своей профессией оккультизм… вы можете совершить полезное дело… неизвестные подробности частной жизни великого мага, родоначальника магии…»
Подумать только, они осмелились просить Труф написать биографию Торна Блэкберна.
Она — ученый, магистр математики. Все еще трясущимися руками Труф смахнула обрывки бумаги в мусорную корзину. Написать аллилуйскую биографию Торна Блэкберна? Да Труф скорее вонзила бы ему в сердце осиновый кол.
Но что хуже всего, это был ее отец.
Труф уперлась взглядом в противоположную стену, где висела картина, изображающая историческое место Олана. Тридцать лет назад Торн Блэкберн стоял у истоков оккультного ренессанса, шедшего рука об руку со свободной любовью и антивоенным движением шестидесятых. Не менее сексуальный, чем Моррисон, неистовый, как Джаггер, и такой же сумасшедший, как Хендрикс, Блэкберн провозгласил себя героем в греческом духе, полубожеством, сыном Сияющих, древних кельтских богов. Несколько позже, когда появилось множество людей, объявлявших себя сынами всего, чего угодно, от пришельцев до земных ангелов, подобные заявления перестали быть сенсацией и перешли в разряд мещанских, но Блэкберн был первым.
