Наконец, Антон выбрался на ровную поверхность. «Уф!. легко отделался…» Попытавшись вытереть пот со лба, он роняет костыль. Но теперь можно не спешить… Кое-как приладив миску под локтем, он еще раз долгим взглядом окидывает горизонт. Потом, опустив глаза к миске, плетется к становищу.
…Второй полдень — еще четыре часа. Руки уже немеют до локтя и выше. Наконец, Ым разрешает вытащить требуху для отмывания и сушки. Привычная рутина — на сей раз Антон даже забыл взглянуть на горизонт. Костер в Яме прогорает — усталые и прокопченные необрубки возвращаются в улаги отдыхать перед трудами праведными. Подруги тихо шипят сквозь зубы, но освобождают место для Нзыги и Зваги — самим им теперь до вечера дрожать на ветру. Впрочем, те быстро исчезают, оставив Антона одного присматривать за сохнущими кишками. Не все улаги в становище так негостеприимны — а то, чем придется расплачиваться, у них всегда с собой.
* * *
…Первыми пыль на горизонте заметили «едыши» — те самые «цветочки жизни», что давали жизни несчастному зверенышу. Докончив свою жертву, они с диким визгом ворвались в селение, будя дремлющих кличем: «Вои! Вои!» В поднявшейся суматохе Антон не скоро сумел разглядеть болтающийся на шесте хвост жогра — знак Яобая. Вои пылили на своих боевых гурмах, свешиваясь меж рогов навстречу толпе и скаля зубы. Слишком они были веселы… Слишком…
Ужас предчувствия осел комком в желудке.
На запасных гурмах посреди колонны ехали не вои… Антон зацепенел, не веря тому, что видит. Пленные. Они гнали пленных — потому так и задержались. Привычная сцена — за три месяца он насмотрелся на такие. Война идет постоянно — всех со всеми. Пноры, энуаки, гиты… Но вои шли из Верхнего поселка. Понимание прошибло ужасом — гнали не гитов или мвибезо — людей… Между мотающихся на широких спинах своих скакунов воинов колыхалось небольшое, голов на двадцать, стадо сменных гурмов. На них тесно сбились пленные — глаз ухватил непривычно яркие расцветки одежды… Только женщины. Среди пригнанных не было мужчин. Это означало, что их нет… В самом прямом смысле.
Антон натолкнулся спиной на рыхлый бок улага — все это время он бессознательно отступал перед чудовищным фактом, не желая верить в то, что видит. Но нет, вот они — его соплеменники, и сквозь поднятую пыль уже можно разглядеть лица — заплаканные, осунувшиеся, обреченные… Племена всегда захватывали друг у друга женщин — при шестимесячном цикле быстрый прирост обеспечивался количеством способных рожать. Но земляне… Эти тупые гады проделали то же самое с людьми! Эти тупые, тупые…
…Вынырнувший из-за улага черный гурм вздыбился возле самого носа:
— Бледняк, повод!
Свирепый окрик, и руки сами собой хватают заскорузлый кожаный ремень, привязывают к столбу… Оружия не доверяют никому — легкое копье и тяжелый литой улмар с острым иззубренным лезвием летят на землю. Выбежавшие из улага Нзыга и Звага уже с визгом скачут вокруг переводящего дух гурма, норовя заехать ему в бок пяткой или локтем, чтобы добраться до оружия — окрик сверху раскидал их, как кегли. Повизжав еще, они убегают к Яме — смотреть.
И, легко спрыгнув с высокого горба, в тусклом блеске запыленных кожаных доспехов предстает Яобай. Хозяин, не допускающий самой возможности ослушания. Жесткая усмешка словно высечена на остром ястребином лице. Вой. Обрубень, не знающий женщин. Променявший женщин на войну…
— Вы отбили Взига! — вопрос вырвался из самой глубины души, из затопившего разум недоумения — как, как колонисты допустили такой промах?
— Мы взяли за него много подруг! — и дикий, неуправляемый разумом визг — Яобай смеялся. Они взяли за него… Так они с самого начала не собирались идти на обмен?!
— Ты глуп, как хед. И все твои тоже глупы. Не знаете жизни! — снова визг. Антон уже понимал, что случилось что-то ужасное… С ним! Этот день должен был стать последним — как же так, ведь он отмучился весь этот проклятый трехмесячный срок… Это нечестно! День кончается — скоро сумерки…
— …Вы — глупые дети. Не вои. Мы будем вас учить, как жить… Женщин поделят сейчас — я уже выбрал, которая жирнее — она родит хороших сыновей!
«Не родит она тебе никого, сукин ты сын!» — чуть не крикнул Антон в нагло сощурившееся лицо. Но подавил первое, самое искреннее движение. Уж этому-то он научился… Женщины должны жить. Так же, как он? Все равно, он не будет провоцировать воев, пока те окончательно не убедятся в бесплодии новых «подруг». Это не меньше трех месяцев… Не могут их оставить на произвол судьбы, не имеют права! А о душевных травмах можно будет подумать потом — на крайний случай существует и санация памяти…
…Подруги набежали пестрым суетливым хороводом.
«Куда вы подевались, негодные потаскухи. Я голоден!» — вот и все приветствие главы рода. Женская прислуга разбежалась готовить все необходимое — Ым, стоя возле, умильно заглядывала снизу вверх. Яобай удостоил ее несильного тычка в загривок. Заоглядывалась — все ли видели, как подтверждается ее старшинство? Пока Яобай благоволит к ней, она может быть спокойна — а он будет благоволить к ней всегда, потому что как хозяйке ей равных нет, а как жена она ему не надобилась давным-давно… Торчки могут водить этих кобылиц на случку хоть каждую ночь — днем она найдет на них управу! И выражение злобного торжества не сходило с лица старшей в роду, пока она наблюдала суету подруг.
…Перекусив и скинув доспехи, Яобай направился к Яме, всегдашнему месту сборищ. Антон кое-как поспевал следом, стараясь держаться сразу за его узкой, сизого оттенка мускулистой спиной. Ему никто не приказывал — только Ым провожала злобным взглядом… «Ничего, старая курица, перебесишься…» — думал землянин, выкидывая вперед костыль и от торопливости взрывая землю. Только порасспросить пленных, может быть, слегка приободрить, пока не начался дележ… Но, подойдя к Яме, он понял, что поговорить не удастся — женщин уже окружали торчки.
Похотливо привизгивая, они вовсю лапали живой товар, показывая друг перед другом завидное знание анатомии. Нзыга тоже прохаживался, горделиво выпятив чахлую грудь — его род, как обычно, претендовал на самый лакомый кусок. Яобай начал спускаться к огню — Антон, потеряв всякую надежду хотя бы перекинуться с пленницами словом, остался у края, постаравшись, как обычно, слиться в бурой почвой.
* * *
— А ну, пошли отсюда! Место давай, пошли! — раздавалось от костра, уже наделявшего всех вечерними тенями. Торчки нехотя отходили от желанной добычи, самых упрямых отгоняли пинками и зуботычинами. Яму уже заполняли полноправные вои, блестя смазанными жиром торсами. Лезвия улмаров тоже смазаны и отполированы — хирургический блеск стали окружает жмущихся пленниц алчно шевелящимся кольцом. Наступает тишина.
