В лаборатории быстро сформировались литературные вкусы. Игорь всегда умудрялся попадать на фантастику. Причем на самую лучшую. Представление о мирах, созданных Брэдбери и Ефремовым, Агафон получал только от Игоря. Волкову уступили Шекспира и Толстого. Сеня не единожды всплакнул, читая «Консуэло». Кирилл был «всеяден» – читал первые две страницы и засыпал.
Константин Тимофеевич помнил, как специальным рейсом блок интуиции доставили в Сосновск из Ленинграда.
Сотрудники тихо стояли перед стендом, на котором красовалась гнутая полость. Техник-виртуоз Сеня Вынер пересчитал число нулей перед цифрой, означавшей массу платиновой сеточки-паутинки, охнул и ушел к другу в соседнюю лабораторию делиться впечатлениями…
Сеточка плавала в особом органическом масле и должна была по замыслу конструкторов регистрировать очаги возбуждения внутри человеческого мозга. Всем четырнадцати миллиардам нервных клеток ставилась в соответствие картина конвективных токов в масле, прошедшем такую очистку, что в сравнении с ним дистиллированная вода показалась бы Нилом в период половодья.
Вернувшийся Сеня осторожно ткнул пальцем в ту сторону, где предположительно находилась сеточка, и философски молвил:
– С позиций здравого разума, ее здесь нет.
Долго еще в лаборатории существовала расхожая шутка – начинать все словами: «С позиций разума»…
Вечный же скептик Игорь, прохаживаясь мимо бетонных оснований для лазерных сканеров, презрительно цедил сквозь зубы:
– Эмпирика…
В устах выпускника матфака университета слово «эмпирика» было ругательным.
Нло, или двое не в своей тарелке
Таранькина Гарь осталась позади и до Грачевки было уже рукой подать, когда гроза догнала ребят. Молнии одна за другой раскалывали небо. Гром, утратив бархатистость звучания, тяжело падал на озаренный сиреневым светом лес.
– Говорил, остаться надо было! – крикнул Пашка.
Тихон размеренно шагал впереди.
– Счас бы в сене лежали… – прибавляя ходу, ворчал Пашка. – А то как молния в вилы те звезданет, так… Та-а-а… – повторил он и с удивлением понял, что стоит на четвереньках в густой траве, а ночь наполнена оглушительным звоном. Недоумевая, Пашка поднялся: метрах в десяти стоял… или стояло, мерцал… или мерцало. Непонятное такое. Аппарат… Светлый купол покоился на более широком и темном основании. Больше всего непонятная штуковина походила на громадный дождевой пузырь, который почему-то не лопается. Через прозрачную оболочку была видна странного вида панель с клавишами. Над ней висел светившийся голубоватым светом шар, похожий на глобус. От «пузыря» не исходило ни звука.
Вытирая руки о рубашку, Павел осторожно двинулся к таинственному предмету. Краем глаза он видел Тихона, заходившего с другой стороны. Ребята остановились, в любой момент готовые сорваться с места.
– Что это? От молнии, что ли? – Пашка крутнул головой, словно надеялся увидеть еще пару подобных пузырей.
Тихон молчал. Ничего подобного он никогда не видел.
Так и не дождавшись ответа, Пашка медленно приблизился вплотную к куполу. Тихон опередил друга. Вот он протянул руку и тут же отдернул ее.
– Что?! – окаменел Пашка. – Долбануло?
Его не оставляла мысль о грозовом происхождении «пузыря».
Тихон молча разглядывал руку. Убедившись, что с ней все в порядке, осторожно поднес ее к куполу и погрузил в странное неосязаемое вещество по локоть.
Пашка понял, что дышит ртом. Тряхнув нечесаными патлами, он тут же внес посильный вклад в дело исследования – сопя полез под купол. Опустившись на мягкое основание странного аппарата, он после секундного колебания попробовал, как в нем дышится. Дышалось легко. На Пашкином лице появилась блаженная улыбка. За куполом шевелил губами Тихон. Беззвучно, как фотовспышка, полыхнула молния. Тихон вытащил слегка упиравшегося Пашку из-под купола.
– По системе надо, – оказал он и сам полез в аппарат.
Павел, предпочитавший любой системе бессистемность, немедля забрался следом.
– Ух ты! Пульт! – восхитился он и на коленях направился к странному устройству, напоминавшему электроорган и стол учителя географии одновременно. Вдруг он застыл на месте и испуганно обернулся к Тихону:
– Слышишь? – шепотом спросил он и поднял палец.
Тихон прислушался, но под куполом царила абсолютная тишина. Пашка напрягся и вытянулся, словно спаниель на стойке.
Тихон только хотел сказать, что ничего не слышит, как вдруг волна неясных звуков обрушилась на него. Здесь было все: и шум волн, и крики чаек, и чей-то торопливый разговор, тревожные интонации которого постигались раньше, чем сознание могло уловить смысл слов. Вся эта какофония, почти физически ощутимая, обрела ясность, и Тихон понял, что его спрашивают. Кому-то позарез нужны были ответы на все вопросы, мыслимые и немыслимые, и этот кто-то вцепился в его сознание. Особенно неистовствовал вопрос «Зачем»? Он пронесся в сознании, унося за собой жалкие вскрики-ответы. Что-то вроде: «Зачем жить?» или «Зачем жизнь?», потом об отце, о матери, внезапно о давно умершем деде. Какие-то нелепые воспоминания: крахмальная скатерть, залитая чернилами, урок в школе, как с Люськой целовался, и все это – зачем? Почему? Как? Что?
В следующее мгновение ребята уже сломя голову бежали под вспышками молний. Словно подгоняя их, грохотал гром, и так долго собиравшийся дождь хлынул наконец в полную силу, сбивая с сосен сухие ветки и наполняя воздух водяной пылью.
За деревьями замелькали огни Грачевки, и ребята остановились, переводя дух. Бежать дальше расхотелось. Пашка, съежившись, разглядывал побелевшие под дождем носки кедов. Тихон, опершись о ствол сосны, тяжело дышал.
– А чего это ты рванул? – спросил Пашка.
Это было очень похоже на него. Если кто и «рванул», так только не Пашка.
– Отстать боялся, – буркнул Тихон и вытер мокрым рукавом мокрое лицо.
– Что это было, а?.. Чуть не разорвали. Как же это все сразу сделать? Уж хоть бы по очереди…
– Что-о? – удивился Тихон. – Что ты говоришь?
– Я говорю… – Пашка нерешительно начал и замолчал, сощурив глаза. – Не-е… ты сперва. Ты тоже не можешь все сделать?
– Я ответить не могу. Интересно выходит… Меня, значит, спрашивают, а тебе предлагают?
– А о чем тебя спрашивали?
Тихон вдруг понял, что он не может ответить на этот вопрос.
– Как-то сразу обо всем. Зачем, мол, все? Я, мол, зачем? Живу, нет… даже не живу, а больше как-то… Зачем, мол, я есть?
– Ты смотри… – Пашка задрал лицо к небу. – А мне говорят: разбери, давай, все.
– Что все?
– Ну, все… Понимаешь, что есть… А потом собери…
