Александр Громов - Крылья черепахи

– А затем, – говорю, – что я не удивлюсь, если она не только теплая, но и минеральная.

Мне-то давно все стало понятно, а они рты разинули. Вдруг Мухин-Колорадский как хлопнет себя по лбу! Дошло до жирафа. И давай излагать: напал, значит, на Бориса Семеновича очередной приступ боязни и все такое, пережидал он его в подвале, а тут случился прорыв подземных вод. Прямо в подвал. При известном бзике нашего шизофреника насчет истинных хозяев Земли вообразить, что хозяева решили расправиться с людьми посредством потопа, а начали с него, – самое ерундовое дело. Вот почему он кинулся наверх, сам себя не помня от страха! Ну а дальше понятно: несчастный случай, человек истек кровью, и первым, кто его увидел, оказался телохранитель Рустам, поскольку Милена Федуловна еще только закипала, собиралась выйти и обрушить на нарушителя тишины свой праведный гнев, Инночка одевалась в номере у телохранителей, а остальные смотрели ледовое шоу. Отняв у умирающего изумруд, Рустам на время исчез из нашего поля зрения, оценил обстановку и решил выждать, а когда Феликс нашумел «следствием», сбежал, оглушив Колю и окончательно ограбив своего клиента. Выходит, Коля был прав: Рустам не убивал. И никто не убивал. А Феликс спугнул из «Островка» вора, но никак не убийцу!

Стоило трудиться, называется.

А тут еще Коля заявил, что торчал в коридоре не просто так, а по службе, поскольку знал, где находится Борис Семенович. И если бы Мария Ивановна не закричала так, он ни за что не оставил бы свой пост, став первым, кто увидел бы своего клиента фонтанирующим кровью. Почему раньше не сказал? А его, Колю, об этом спрашивали?!

Вижу, Феликс желваками задвигал, но удар держит. «Ладно, – говорит, – теперь все ясно. Предлагаю разойтись по своим номерам». Вовремя сказал, потому что остальные как раз начали высовываться из дверей, не терпелось им узнать, что и как. Ну, поворчали мы для порядка, пошумели немного и разошлись. И я ушел. Потому что больше ничего интересного на сегодня не предвиделось.

Лег, а сна ни в одном глазу. Включил свет, почитал «Введение в неравновесную термодинамику» – пуще того увлекся. Плюнул, закрыл глаза – нет сна. Времени третий час. Тихо кругом. В номере все холоднее и холоднее. Накрылся я с головой, сосчитал в уме полторы тысячи голов мелкого рогатого скота, вспомнил все пословицы, поговорки и палиндромы, какие знал, рассказал себе наизусть множество стихов, спел в уме три колыбельные – все попусту. Начал тогда припоминать подробности сюжета одного из случайно прочитанных мною когда-то романов Мухина-Колорадского и все-таки уснул.

А утром нас разбудил Феликс. Просто прошелся по всем номерам, побарабанил в двери и объявил побудку и общее построение через пятнадцать минут. Глаза продрать! Шире шаг! Место сбора – второй этаж, балкон между двумя винтовыми лестницами. Как раз по-над покойником.

Ну, собрались. Все очумелые, особенно Матвеич, которому, по всему видно, только что объяснили, что к чему, и кроме обычного «едреныть» от него ни слова не добьешься. А Феликс речь сказал и все такое. Дескать, когда прибудет следствие – неизвестно и когда восстановят переправу – тоже неизвестно, но будем надеяться на лучшее, а потому покойник пусть пока сидит, как сидел, и не стоит особенно топтаться в холле, а что до завтрака и, возможно, обеда, то он предлагает всем сдать имеющиеся продукты в общий котел, чему рад сам показать пример.

И показал. За ним и Мухин-Колорадский показал, причем его пример был куда весомее. И пошло. У половины постояльцев никакой еды не оказалось, и тут у людей реакция разная была: кто виновато разводит руками и извиняется, а кто цедит сквозь губу, что не ее, заслуженного учителя, дело иметь при себе излишки продовольствия, тем более подлежащие изъятию. В вещах Бориса Семеновича еды не нашлось, хотя все знали, что в столовку он сроду не ходил. Никто и не удивился – все также знали, что Коля и Рустам до вчерашнего дня по очереди бегали за едой в магазин, а этот мафиозо тут же все схарчивал, как троглодит. Но с остальных кое-что собрали. С шумом, с гамом, с попреками. Феликс же спокоен, как изваяние с известного острова, поверх голов глядит и словно бы видит там что-то, для нас недоступное. А потом и говорит, да так веско, что все разом стихли:

– Рекомендую мужчинам оставаться мужчинами. Что до уважаемых дам, то я буду признателен за выдержку и спокойствие, если таковые будут проявлены. Спасибо всем. А сейчас назначим дежурных по кухне...

И смотрит почему-то на меня.

ПРИПИСКА ВИТАЛИЯ МУХИНА: За «жирафа» ответишь. А мой почерк... На свои письмена погляди, Пельмень!

ПРИПИСКА ФЕЛИКСА БАХВАЛОВА: Я не против шуток, если они сказаны к месту и не повторяются в сотый раз. Специально для непонятливых: имеется в виду остров Пасхи. Дошло?

Мне тут Виталий сказал, что то, что я напишу, читать никто не будет, он сам об этом позаботится. То есть никто из наших не будет. А по мне, пусть хоть все читают да еще наизусть заучивают, мне-то что. Что сказано, то сказано, что сделано, то сделано, как в песне поется, а из песни слова не выкинешь.

Что писать-то, спрашиваю. А что хочешь, говорит, то и излагай, только по теме. Я, говорит, уже полтетрадки исписал и понял, что совершаю ошибку. Все, говорит, должны написать, чтобы не было одностороннего взгляда. Все и каждый. Вон Леня-Пельмень, говорит, пишет и не жалуется, хоть и язык набок вывалил. Исторический же, говорит, документ, блин, понимать надо! У Лени, говорит, тетрадка, а ты пока пиши на листах, я их потом вклею. Перед самым концом. И клей-карандаш мне показывает.

Ну и напишу, жалко, что ли.

В тот вечер, когда грохнули Бориса Семеновича, моя родная мамочка выписала мне таких чертей, каких никогда еще не бывало. Я только одного не пойму: сама она, что ли, в мои годы никак не развлекалась? А послушать ее, так нет: пай-девочка, прямая спина, ботанка, любимица училок типа Милены, а потом и студентка такая же. По-моему, гонево типичное. Так почему же ее отец бросил, если она со всех сторон такая положительная? Я ей один раз так и сказала, а она – в слезы.

А что такого?

Я ей жить мешаю? Нет. Так почему она мне мешает? Потому что мне еще нет восемнадцати? Это причина, чтобы следить, куда я пошла и что там делала, а потом нотации читать? И чего ей хочется – чтобы я ее нотации слушала и молчала? Оботрется.

Самый крик, конечно, бывает, когда она у меня в сумочке презерватив найдет. Я ей сначала спокойно: да ты что, ма, ну сама прикинь, что, без него лучше, что ли? Хуже только будет. Всем хуже. Нет, не въезжает. Мне что, говорю, там у себя все зацементировать или пояс верности носить? А кому верности-то? Мужа у меня пока нет, а когда будет, пусть на верность особенно не рассчитывает, ни один парень этого не стоит. Тут в ответ и крик, и слезы, а бывало и рукоприкладство, пока я от него мамочку не отучила. Тем же способом. Родителей тоже воспитывать надо.

Я сразу поняла, зачем она придумала эту поездку на отдых, да еще в такое место, где тусуется всякое старичье, а нормальных парней днем с огнем не сыщешь. Понятно, мамочка достала нам путевки не куда-нибудь, а в «Островок», потому что плебеев она сама не любит, да еще старых и болящих. Тут, мол, тебе, доченька, будут все условия для занятий, тут ты спокойненько подготовишься к экзаменам, а вернемся, и ты свои «хвосты» сдашь. Ага, щас! Размечталась. Как я студенткой стала, так и «хвосты» сдадутся, или я вообще уже ничего не понимаю. Мамочкин любовник денег подкинет или просто нажмет где надо, и всех делов.

Ну, приехали. Первые два дня я злилась, да так, что с мамочкой почти не разговаривала. Зима, снег, холод и кругом одно старичье, а из молодых мужиков только те, кому уже ничего нельзя, кроме кефира. Короче, думаю, влипла. Но кто ищет, тот найдет. Витька, например, парень отпадный. До сих пор камуфло носит, спит в нем и даже трахается. У него в Моздоке полжелудка вырезали и еще что-то в животе, пить ему, кроме минералки и молока, ничего нельзя, а все остальное делать можно. Травка у него дерьмо, но сам он ласковый. Аркадий из Юрловки – тоже ничего парень, я его спасла, когда Витька его убить хотел, и с Витькой помирила. Витька ему только гребень на голове попортил и мотоцикл искалечил, но не сильно. Не терплю стерв, которые обожают, когда из-за них парни друг друга рвут по-черному. Ведь не они же нас выбирают, а мы их. Жди и дождешься, если ты не полный урод, а шведских семей я не люблю.

Мамочка за мной шпионила, конечно. То есть пыталась шпионить. Бывало, смоешься от нее, вернешься в «Островок» ночью, так она не спит. Вся на иголках. А то еще караулом вокруг корпуса ходит, дожидается. И сразу: где была, в могилу сведешь и все такое прочее из ее репертуара. Лучше бы язву свою лечила, честное слово. Вон минералки хоть залейся и процедуры тут всякие, и лосиное молоко со специальной фермы за отдельные деньги – так лечись, а мне жить не мешай... Ага! Так она и не станет мешать...