Александр Громов - Крылья черепахи

Еще Вадик был, он на вышке работает, которая минералку качает. Взялась было его воспитывать – нудный он больно и правильный, – но надоело. Тут Витька уехал, а Аркадия на трассе замели менты за какие-то дела, и снова хоть вой по-волчьи, хоть учебники читай. А до конца путевки еще десять дней!

Ну, терплю. А на следующий день приехал покойный... то есть тогда еще не покойный, а только слегка психованный Борис Семенович с Колей и Рустамом. И хорошо они сделали, что приехали, иначе бы у меня точно крыша набок съехала. Шифером шурша.

Скучают ребята. При такой работе как не заскучать. Ну, я за них взялась, да так, что мамочка моя долго ничего не понимала и искала меня по всему санаторию. Иногда находила даже – это я специально, чтобы она думала, что у меня не в «Островке», а там где-то... Сначала я взялась за Колю, а Рустама приберегла на закуску. Коля не ревнивый, сразу понял, что я на любовь до гроба не набиваюсь, на фиг она мне нужна. Даже ссориться с ним не пришлось, когда он мне немного поднадоел. Ухмыльнулся он только: «Давай-давай, – говорит, – развлекайся», – а я ему чуть по роже не заехала. Знаю я эти ухмылочки и терпеть их не могу.

Тот раз, когда Борис Семенович убился со страху, у меня с Рустамчиком не первый, а второй был. Отпад полный. Где-то за дверью мамочка ходит, в холле Матвеича коньяком отпаивают, у нас во втором номере сами понимаете, что делается, а Коля, он все равно в коридоре торчал, согласился на стреме постоять и в дверь стукнуть, когда можно будет выйти, ни на кого не напоровшись. Мне лишние разборки с мамочкой ни к чему.

Да только все не так пошло, а как – о том, остальные, наверное, уже написали. В общем, здрассьте-приехали, торчим на острове и на берег попасть не можем, а в холле покойник сидит, челюсть уронив. Мамочка мне у нас в номере такой концерт закатила – уши завяли. Доигралась, вопит. А до чего доигралась-то? При чем тут вообще я?

Хорошо уже то, что она вступилась за меня перед Феликсом, когда он приперся к нам с Виталием и чаем. Глупо соврала, неумело, но и за это ей спасибо. Мне даже жаль ее стало, честное слово.

Зато в конце концов всем все стало ясно, а когда всем все ясно, то и жить как-то проще, верно я говорю?

На Рустама я, конечно, разозлилась ужасно. Ограбил покойника и удрал, а я крайняя. Мамочка тоже гундосит: мол, следователь первым делом за тебя возьмется... Как будто я пыльным мешком трахнутая и сама этого не понимаю.

Ночь прошла, и я даже выспалась, только холодно под утро стало. Утро – хмурое какое-то, туман за окном, другого берега реки не видно. Села подмазаться перед зеркалом – пальцы зазябли. Хорошо еще, что горячая вода из крана пока течет. Молчим. Мамочка на меня дуется. Менты за ночь так и не появились. Тут, понятное дело, Феликс собрание объявил и давай распоряжаться. Собрал у всех продукты, у кого что было, и нас с Леней-Пельменем дежурными назначил – чай кипятить и бутерброды со шпротами делать. Я было поартачилась для порядка, так он меня заткнул. Он умеет.

Аппетита что-то не было ни у кого, разве что у мелкого Викентия. Я думаю, не зря Феликс начал с того, что собрал народ как раз над покойником. Зрелище то еще. Если надо экономить продукты, то лучшего метода и не придумаешь.

Стоп, соображаю себе. Ага. Нас осталось десять человек. Хлеба выдано – одна черная буханка. Шпрот – три банки. По два кусочка сахара на рыло. Чай – без лимита, но жиденький. Если посмотреть, сколько еды осталось в загашнике, то выходит, что не только хватит до вечера, но и на завтра останется. Та-ак, думаю. Ну ни фига же себе! Сволочь Феликс. Не ждет он сегодня ментов и спасателей не ждет, а почем зря резину тянет, чтобы остальные ждали и не расслаблялись. И вчера он нас с мамочкой просто на понт взял. Умный, гад. А Мухин-Колорадский, которого мне мамочка в мужья пристраивала, у него в подпевалах. Мужики, они, как собаки, за вожаком бегают.

Уф-ф! Ну, хватит. Пусть дальше другие пишут, а у меня пальцы устали. Если потом будет настроение, попишу еще, а пока – чао, бамбино!

ПРИПИСКА ВИТАЛИЯ МУХИНА: Несмотря на настоятельные просьбы милейшей Надежды Николаевны, я сдержу слово, данное мною Инночке, касательно приватности ее записей. Сам я их не читал и другим читать не дам.

ПРИПИСКА ИННОЧКИ: Писака трындит, как всегда. Читал втихаря. Я сама видела.

Если у вас больное сердце, вы сразу поймете, каково это – увидеть мертвым человека, который только что был живым, думающим, чувствующим. И вы поймете, как жестоко поступил Феликс, прилюдно подозревая Викентия, Милену Федуловну, да и меня саму, кажется. Однако вскоре все само собой разъяснилось, и тогда я поняла, чего он добивался, поняла даже раньше, чем он сам об этом сказал. Легкая обида на него – вот что осталось, но и признательность тоже. И если честно, то признательность в первую очередь, а обида во вторую.

Пусть, как выяснилось, Рустам не был убийцей – все равно! С субъектом, способным ударить товарища по голове и ограбить покойного, лучше не оставаться под одной крышей. Такой субъект способен и на большее, если ему представится удобный случай. Только когда Рустам сбежал с острова, я поняла, в каком находилась напряжении. Ведь на мне Викентий! Я ведь сама предложила взять его с собой в санаторий, чтобы моя дочь с моим зятем без помех решили свои проблемы. Сама!

Феликс поступил жестоко, но правильно. Плохо только, что Милена Федуловна узнала о шалостях Викентия и, разумеется, не стала молчать. Я дала ей выговориться, ни разу не возразив, и внук за это на меня надулся. Лет через пятьдесят он, может быть, поймет, что это такое – старая учительница, у которой не сложилась жизнь, и простит ей, как простила я. А пока пусть дуется.

Но к делу. С утра Феликс объяснил, что произошло, всем, кто этого еще не понял, и отдал распоряжения. По-прежнему в холле ничего не трогать – раз. Ждать милицию или спасателей – два. Собрать все продукты в одно место и назначить завхоза – три. Лекарства у людей не отбирать, но произвести их точный учет – четыре. Это тоже работа завхоза.

Я даже как-то не очень удивилась, что быть завхозом выпало мне. Остальные не возражали, одна только Милена Федуловна не удержалась от язвительного замечания: мол, в критические моменты жизни сразу становится ясно, кто на что годен и где чей «потолок». Бог ей судья.

Кеша, конечно, удрал на чердак, только бы не сидеть сиднем в номере, тем более с Миленой Федуловной. И куртку надеть забыл, хотя на чердаке наверняка холодно. А я надела пальто, попросила у Виталия лист бумаги и пошла по комнатам составлять список лекарств.

Все-таки удивительно, сколько всяких таблеток и капель берут с собой люди, с виду совершенно здоровые! В этом смысле поездка в санаторий мало чем отличается от пешего похода на Северный полюс. От тазепама до фталазола, от перевязочных средств до геморройных свечей, от анальгина до индийского мумие в капсулах. Нашлись даже две пачки горчичников, три одноразовых шприца и одна большая клизма. Очень скоро лист оказался исписанным с двух сторон, и мне пришлось попросить второй. По-моему, мы могли бы смело открыть в «Островке» аптечный киоск, если бы вдруг возникла такая необходимость.

Должна сознаться, что наше положение, которое в тот момент лишь с очень большой натяжкой можно было назвать бедственным, увлекло меня чрезвычайно. Одно дело рассказывать классу, как делили последние сухари участники экспедиции Скотта, как охотились на корабельных крыс спутники Магеллана, – и совсем другое ощутить на себе... нет, не то, что ощущали они (и не приведи Господи!), а все-таки какое-то подобие их злоключений, пусть бледное и кратковременное. Замкнутость. Отрезанность от мира. Ограниченность запасов.

Покончив со списком медикаментов, я, чтобы не оставаться в одном номере с Миленой Федуловной, постучалась в соседний номер к толстому юноше по имени Леонид и была приятно удивлена: оказалось, что Кеша давно слез с чердака, сидит у него, не шелохнется и рот разинул, а Леня, булькая сильнее, чем обычно, с увлечением рассказывает ему о золотых жилах и алмазоносных трубках. Нашли друг друга. В номере холодно, а они и не замечают. Я давно знала: лучший учитель тот, кто помешан на своем предмете. Такой за всю свою жизнь заразит тягой к несиюминутному десять-двадцать человек, а остальным пролетариям (в римском смысле) и того, что в учебниках, сверх меры. Годятся только для размножения, и то ведь предохраняются.

Уж не знаю, я ли сбила их с темы своим приходом или Леонид сам уже приустал, только он перестал рассказывать Викентию историю находки алмаза «Куллинан» и поспешил поделиться со мной новостью:

– А вы знаете, – сказал он, шумно облизываясь, – в подвале потоп, и это не труба. Это прорыв грунтовых вод, причем теплых. Хочу проверить, не минеральная ли водичка, но, сами понимаете, не пробовать же ее на вкус просто так... антисанитарно, знаете ли. А чайник на это дело Феликс не даст...