Гольденкац наладил преподавание латыни и греческого языка в средней школе с помощью роботов. В центре класса монтировалось особое устройство, связанное с центральным электронным мозгом, а вокруг располагались намагниченные скамейки, которые не давали ученикам поворачиваться без разрешения машин. Само собой разумеется, во время контрольной работы ученики обязаны были надевать на голову почти невесомую каску, а она позволяла пресечь любую попытку списывания: два хороших шлепка — и плуты немедленно унимались.
Электронное устройство само принимало меры против нарушителей дисциплины, заставляя их (каким образом, никто точно не знал) являться с повинной в кабинет директора. Как пригодилось бы такое устройство во время активных обсуждений, особенно для ученика Моранини — этого возмутителя спокойствия!
Прошло полчаса; несколько учеников уже заканчивали работу. Наконец один из них встал, подошел к часам, отметил на карте время и сдал контрольную. Когда все справились с заданием, Эроальдо позвонил. Появился служитель в зеленом комбинезоне с эмблемой школы на нагрудном кармане.
— Отнесите, пожалуйста, работы на проверку.
— Слушаюсь, синьор учитель.
Служитель спрятал карточки в конверт, отметил время и вышел.
Эроальдо улыбнулся ученикам.
— Отдохнем минутку, — сказал он. — Послушаем музыку.
Минута, конечно, превратилась в пять — должны же они были дослушать последнюю популярную пластинку до конца. Ученики откинули спинки сидений и устроились поудобнее, чтобы без помех насладиться музыкой. Эроальдо нервно пощипывал бородку, которую начал отпускать в преддверии конкурса на замещение вакансий в средней школе. Тем временем техник вводил перфокарты в вычислительную машину. «Каковы-то будут результаты контрольной?» Не хватало только педагогических советов накануне конкурса.
Эроальдо попытался сосредоточиться перед активным обсуждением — наиболее сложной и наиболее деликатной частью учебного процесса, приучавшей ребят разумно пользоваться свободой. Он предложил классу обсудить просмотренную в прошлый понедельник кинопоэму «Одинокий дрозд» (стихи Джакомо Леопарди, музыка Кеде Сурпопулуса, постановка Эджинардо Скарлеттини).
— Синьор профессоре![2] — крикнул кто-то (к счастью, стены были звуконепроницаемые). — Нельзя ли еще раз послушать тот отрывок, где играют «ча-ча-ча»?
— Что ты имеешь в виду?
— Я помню только музыку, а слова забыл.
— Кажется, там было про Наполеона, синьор профессоре.
— Возможно, это стихотворение «5 мая» Алессандро Мандзони?
— Не знаю. Там звучит так: ча-ча-ча-ча! Зачем выдумывают слова? Одна музыка куда лучше.
— Но ведь это кинопоэма! Перестаньте галдеть, поговорим о поэме «Одинокий дрозд». Внимание, включаю магнитофон.
Как знать, может, и получится неплохая свободная дискуссия, а значит, прибавится поощрительный отзыв в его личном деле.
— Я люблю фильмы о леопардах. Почему вместо них показывают всяких птичек? — протянула одна из девочек.
— А я не люблю. Они слишком шумные!
— Зато там птицы и цветы!
— Нет, слишком шумные!
Как обычно, класс разбился на два лагеря, и каждый твердил свое; кассета неумолимо вращалась. Эроальдо смотрел на нее в бешенстве, но остановить не мог: это противоречило Уставу.
— Синьор профессоре! — выкрикнул кто-то из учеников.
В классе стало тихо; это был, конечно, Моранини. Эроальдо похолодел.
— Синьор профессоре, почему один мальчик стоит в сторонке и не хочет играть с остальными?
— Он хочет играть! — возразила другая девочка. — Но сначала он хочет нарвать цветов — настоящих, которые можно собирать!
— Рвать цветы воспрещается, — вмешался кто-то из ребят.
— Он хочет играть, а его обижают! — и класс снова разделился на две враждующие группы.
— Сам виноват! — твердили одни.
— И вовсе он не виноват! — кричали другие.
— Неправда! — повторял Моранини, упорно повышая голос, пока все не умолкли. — Он уходит, потому что все остальные — стадо баранов!
— Моранини! — крикнул Эроальдо, вскочив с места. — Перестань болтать глупости, мораль басни в том, что…
— …все дети одинаковы и должны играть вместе, — хором продекламировал класс. Моранини, уязвленный, сел на место, остальные, громко смеясь, с ехидством смотрели на него.
— Синьор профессоре! — на этот раз голос принадлежал другому его мучителю, самому прилежному ученику, который подмечал все на свете, даже муху, будто бы залетевшую в комнату. — Синьор профессоре, а у Моранини дома есть книги из бумаги.
Все замерли.
Эроальдо невозмутимо отпарировал:
— Частная жизнь учеников школы не касается.
— У Моранини есть тетрадь из бумаги, он в ней пишет на уроках. Смотрите, он ее прячет!
Уставом это было запрещено: никаких личных книг и тетрадей, школа обеспечивает учеников всем необходимым — кинофильмами, карточками, магнитофонными записями, диапозитивами. А этот кретин Моранини принес в класс… но кто же теперь пишет в тетради?! В какой допотопной школе встретишь что-либо подобное, спрашивал себя Эроальдо: только в первых трех классах еще пользуются бумагой и ручкой, хотя профессор Гольденкац давно предложил… И он решительно направился к Моранини, чтобы отобрать тетрадь.
В этот момент прозвенел звонок. Эроальдо подтолкнул тележку и, разъяренный, выскочил из класса. Поспешно спрятав крамольную тетрадь в свой ящик, он прослушал последнюю запись. Так и есть, он не выключил микрофон вовремя, и пленка зафиксировала весь шум. Теперь неприятностей не оберешься.
— Не выпить ли по чашечке кофе? — А, это Бенуччи, самый молодой из учителей. — Что с тобой, Эроальдо?
— Моранини выкинул очередную штучку.
— Я его прекрасно знаю. Учился у меня в классе. Второгодник, его давно пора выгнать из школы. Подумать только, ведь его отец — физик-атомщик… иногда и у гениев рождаются дефективные дети.
— И к тому же они их отвратительно воспитывают. Знаешь, моего милого ученика дома заставляют читать бумажные книги и разрешают ему писать!
— Серьезно? Так его нужно лечить; только в сумасшедшем доме психически неполноценные дети еще пишут на бумаге.
— Я уже пытался сделать это под другим предлогом, но директор школы для умственно отсталых детей прямо заявил, что не намерен его брать: школа и так переполнена. И таких мальчишек становится все больше.
— Ну и времена! — сказал Бенуччи, беря из автомата чашечку кофе. — Просто деться некуда от дураков и дефективных: сегодня, представь себе, я проводил дискуссию по гражданскому воспитанию. Я рассказывал ученикам об озеленении. Класс буквально умирал со смеху: понимаешь, они думали, что на лоне природы растут лишь искусственные купола!
