Зал, несмотря на занюханное преддверье, был большой и обставлен дорого, хотя и безвкусно. Ну то есть не на мой вкус, но я ведь не дизайнер.
Сразу справа от входа находилась длинная барная стойка из белого пластика и алюминия; левее располагалась танцплощадка, выполненная из стекла или прозрачного пластика, похожая на шахматную доску, но «мест для хода» было больше, чем на обычной доске; к тому же черными и белыми квадратами организаторы клуба не ограничились. В одном углу преобладали красные и синие поля, в другом — черные и белые. В черно-белом углу совершали дикие, но по-своему прекрасные танцевальные движения юноши и девушки с лицами, раскрашенными черной краской. Одежда у них была под стать (мне она почему-то напомнила школьную форму старых советских времен). Действо ассоциировалось с «Черным квадратом» Малевича.
В другом углу танцевали ребята попроще: в том смысле попроще, что одеты привычнее, хотя казусы случались и здесь. К примеру, меня очень удивил голый по пояс молодой человек, который танцевал в обнимку со сломанной бензопилой. То есть мне было приятнее считать, что она сломана, а так — кто знает.
Одна из девушек нарядилась на малороссийский манер: в цветной платок и аляповатый сарафан. На платке большими буквами было вышито: «I LOVE SALO». Танцевала девушка прекрасно; притом что в таком сарафане двигаться, наверное, очень непросто.
Сверху по периметру зала протянулся решетчатый балкон, к которому вела чугунная винтовая лестница. Слева на балконе я приметил еще одну барную стойку — теперь думай, мучайся, к какой надо подходить.
Впереди в клубах табачного дыма терялись обтянутые «тигровыми» шкурами диваны, а в левом углу я увидел две двери — в женский и мужской туалеты. Возле них собиралась и курила молодежь, уставшая от танцев.
Оценив обстановку, я двинулся к нижнему бару; по пути натолкнулся на знакомого милиционера-украинца. Я узнал его не сразу, потому что выглядел он сейчас не как страж закона, скорее был похож на дикаря-неандертальца. С плеч парня свисала, вся в проплешинах, шкура какого-то неведомого зверя (вернее всего, она была переделана из коврика в прихожей), а над джинсами милиционера постарался сумасшедший граффитист.
Милиционер меня узнал, подмигнул, хлопнул по плечу и кивнул в сторону нижней стойки — проходи, мол, а сам нырнул в толпу: шкура его колыхалась сзади, напоминая о былых временах, когда мужчины охотились на диких зверей и брали женщин в жены насильно.
Я подошел к стойке, Колю установил рядом и хлопнул по макушке (выправка что надо!), заказал у смуглолицего бармена стаканчик виски. Ждал заказ, опершись о стойку, и стучал пальцами по столешнице в такт мелодии — было сложно, но я старался.
Бармен принес заказ, и я успел сделать глоток, прежде чем меня похлопали по плечу.
Оглянулся. Рядом стоял смешной, на полторы головы ниже меня, лысый толстячок в черных джинсах и засаленной майке, на которой был изображен череп с перекрещенными костями. На плечах у толстяка уютно расположилась бандана с вышитой неумелой рукой надписью «желтые». Толстяку, на мой взгляд, не хватало ковбойской шляпы и кобуры с револьвером.
— Добро пожаловать! — жизнерадостно крикнул он, протягивая мне потную, в мелких черных волосках ладонь. Странно, подумал я, пожимая руку, сам лысый, а на руках волосы растут.
— Называйте меня Прокуроров!
— Привет, — поздоровался я. — Кирилл Полев. Как понимаю, приглашение я получил от вас?
— Не совсем, — подмигнул мне толстяк. — Но в общих чертах вы правы, Кирилл. Мы «желтые», — он потянул бандану за уголок, чтобы лучше была видна надпись, — люди с особыми способностями!
— Как у меня?
— Тсс… — Прокуроров приложил указательный палец к губам. — Не очередное подорожание мяса обсуждаем.
Услышать нас в таком шуме было очень непросто, но я все-таки сказал тише:
— Вы первый заорали…
— Простите… — шепнул Прокуроров.
— Повторю вопрос: как у меня?
— Что «как у меня»?
— Способности! Способности, как у меня?
— Ах да… ну да, Кирилл, как у вас. И мы предлагаем вам стать частью нас, мистер Полев! Частью нашей организации то есть, частью нашей семьи! Она новая: еще недавно мы были одиноки, так одиноки, как могут быть одиноки только гении и безумцы; последнее, конечно, не про нас. Но теперь мы вместе. И мы предлагаем тебе, Кирилл (извини за фамильярность): будь с нами!
«Полный абзац», — подумал я. Желание беседовать с этим идиотом растворилось в сильноалкогольном виски, а желание покинуть клуб возникло вместе со спиртом в моей крови. То есть одновременно. Удерживало только опасение за Машу; от сладостного ожидания необыкновенного приключения ничего не осталось.
— Откуда вы меня знаете?
— О-о-о, — лысый довольно закудахтал-засмеялся, — мы многое о тебе знаем. Но пока — молчок. Надо кое-что прояснить, убедиться, что ты не вражеский подставной…
— Вражеский?
— Все в свое время, друг, все в свое… э-э… а это кто? — Прокуроров вылупил огромные свои глазищи на мальчишку.
— Это? Подставной. Подставка то есть, — ответил я и поставил на голову Коли стакан с остатками виски; ледяной кубик скользнул по дну и замер. С минуту мы смотрели на Громова-младшего, не отрывая взгляда. Похоже, роботу не мешали ни громкая музыка, ни перестук каблуков по голографическому полу. Не мешал ему и парень с бензопилой, который, пока я разговаривал, успел нацепить на лицо хоккейную маску. Черт, как же он меня бесил! И как я завидовал спокойствию мальчишки. В какой-то миг я мечтал поменяться с Колей местами, какую-то малюсенькую долю секунды я думал: вот оно, избавление. Клетка, которая на самом деле слаще любой свободы, — когда не знаешь, что сидишь в клетке. Когда не знаешь, что такое клетка. Когда не надо подбирать нужные слова и раздражаться по пустякам. Когда тебя нет.
Еще я подумал, что если хорошо, когда тебя нет, тогда как замечательно всем тем, которые не родились или умерли; всем тем, у кого отключились мозги, и они лежат на больничных койках, подключенные к аппарату искусственной поддержки жизни. Господи, они же счастливы! Кто называет наш мир миром скорби и горя? В мире на четыре миллиарда несчастных живых приходятся миллиарды миллиардов счастливых мертвых, сумасшедших и не родившихся!
«Так, — думал я, — а Прокуроров, наверное, решил, что я — извращенец-садист, раз держу в услужении мальчонку».
— Кульно, — сказал наконец толстячок и высморкался в бандану. Поймал мой неодобрительный взгляд, смешно дернул головой и пожал узенькими плечами: — А что тут такого? Мы — сливки общества, Полев. Нам все можно. — И высморкался еще раз, на этот раз демонстративно повернувшись к танцующему залу. — Так-то вот, неудачники! Смотрите внимательно, я плюю на условности, я сморкаюсь в свою одежду! Вы, зажатые обыватели!
