Не обращая внимания на крики и мольбы пассажира, Ким Дхак отшвырнул его в угол салона и дал форсированный подъем.
Вслед возносящейся «акуле» вспыхнуло кольцо хищных прожекторных глаз по ободу крышки. Олаф, упавший вниз лицом, успел увидеть в донном иллюминаторе, на фоне слепящей световой завесы, черную, непреклонно идущую на сближение сигару торпеды.
Тщетно насиловал передатчик плачущий Рене Теруатеа.
Тщетно вызывал в этот вечер Олафа Бергсона по экстренному каналу связи утомленный собственными детективными страстями Виктор Сергеевич Панин.
Сообщение о гибели известного астрофизика, решившего совершить экскурсию в глубины тропического океана, появилось в печати три дня спустя. Когда вертолет-рыборазведчик обнаружил в открытом море куски розовой обивки салона батискафа.
Дэви стояла перед ним — совсем не такая, какой он знал ее прежде. Она не изменилась внешне: та же гладкая ореховая кожа, и гордая головка на высокой шее, и тяжелые смоляные волосы, откинутые на спину. Виктор Сергеевич ожидал увидеть ее в темной одежде, а не в привычном белом комбинезоне. Но затем вспомнил где-то вычитанное: в Индии траурный цвет — белый…
Что же все-таки столь неузнаваемо преобразило девушку? Настолько, что даже прежнее чувство Виктора Сергеевича к Дэви — странная тяга, родственная ощущению человека, стоящего над пропастью, — сменилось более мягким, теплым, чуть ли не отеческим?
Он присмотрелся и понял.
Не потеряв ни скульптурной своей красоты, ни царственной осанки, Дэви в горе обрела то, чего раньше была лишена напрочь: незащищенность. Глаза ее больше не казались снисходительно мудрыми. Стоя перед командиром, Дэви искренне и серьезно ожидала его поддержки.
— Садитесь, — сказал Панин, обрывая долгую паузу.
Они снова испытующе посмотрели друг на друга, и губы Дэви тронула легкая улыбка.
— Так и есть! — воскликнул командир, припечатывая ладонью бумаги на столе. — Я смотрю вам в глаза и отлично понимаю, чего вы от меня хотите; а вы знаете наперед, что я собираюсь сказать. Может быть, мы с вами попробуем вообще обходиться без слов?
— Боюсь, что у вас на первых порах это не получится, — ответила Дэви. И голос ее прозвучал совсем не так, как раньше: чуть смущенно, с забавным и очень женственным акцентом.
— Жаль. А мне почему-то казалось, что у нас хороший мысленный контакт.
Дэви покорно опустила глухие шторы ресниц. Поистине, она сегодня робела перед Паниным и была готова, как девочка-школьница, послушно ответить на все вопросы.
— Да, командир, у нас есть созвучие. И месяцев через шесть мы уже могли бы обходиться без слов. Но вам пришлось бы потратить много сил, чтобы достигнуть этого.
— Понятно, — кивнул Панин. — Специальные упражнения?
— Это лишь оболочка, — еще ниже опуская ресницы и склоняя голову, ответила Дэви. — Никакие упражнения не помогут, если нет главного — цели.
Нужно стремиться к достижению высшего, а не просто принуждать тело и дух.
— Так, — сказал Виктор Сергеевич. — Значит, вы прошли этот путь?
— Его нельзя пройти до конца; путь к совершенству продолжается и за пределами нынешней жизни.
— Там же и ваша цель?
— Нет, — все так же терпеливо и тихо возразила она. — На каждой ступени — своя цель. Есть ближние и дальние, и есть главная, недостижимая в отдельном существовании: растворение конечного в бесконечном…
— Вы, надеюсь, простите меня, если я перейду к более конкретным вопросам, — чуть строже сказал Панин. Ему показалось, что Дэви намеренно уводит разговор от, конечно же, заранее известной ей темы. — Но вы должны меня понять…
Он хотел еще многое объяснить девушке: что он глубоко сочувствует Дэви, и просит прощения за свою настойчивость, но, как начальник орбитального комплекса, ответственный за жизнь сотен людей и работу всемирной важности, не имеет права не поинтересоваться причинами поступка Рама Ананда и явной осведомленностью Рама и Дэви о готовившейся диверсии, и…
— Не надо, командир, — сказала Дэви, вдруг посмотрев на Панина с прежней своей высоты. — Я вас отлично понимаю и признаю за вами любое право. Поверьте, я сумею выдержать какие угодно вопросы и, если смогу, дам полный ответ на них.
— Легко с вами, — вздохнул командир. — Сделайте милость, расскажите все сами. Вы в английском сильнее меня, стало быть, и вопросы сформулируете лучше, чем я бы это сделал…
Не повышая голоса и держа руки смирно сложенными на коленях, Дэви принялась рассказывать, точно дисциплинированная пациентка на приеме у врача. История была не такой уж сложной, но показалась Панину самой удивительной из всех, которые он смог припомнить на своем веку. Порой, слушая Дэви, он ловил себя на мысли, что все это — выдумка, бредни девочки-сказочницы, выросшей среди индийских мифов, на земле Вед и таинственных ашрамов. Тогда Дэви на мгновение запиналась, и брови ее укоризненно сходились на переносице.
Мифы были растворены во всей ее жизни. Они обрели плоть, когда ее, ученицу младшей группы в маленькой школе, выделил из числа прочих старик учитель, потомок браминов, и стал объяснять ей и еще двум-трем детям основы сокровенного знания. Тогда-то Дэви впервые услышала, что степень владения скрытыми силами всецело зависит от того, насколько предан человек своей цели, чем готов жертвовать для ее достижения. Дэви страдала, ибо никак не могла решить, для чего же она живет? К чему следует стремиться, какому идеалу служить? Религиозное подвижничество девочку не привлекало, нирвана — венец всех воплощений — виделась чем-то неопределенным, сугубо умозрительным. Хотелось отдать себя захватывающему земному делу, пусть даже мудрые книги называют видимый мир «покрывалом Майи», обманом чувств…
В пятнадцать лет ей встретился Рам Ананд. Они почувствовали неодолимое влечение друг к другу и — втайне от других — стали мужем и женой.
Незадолго до того как раз завершилось атомное разоружение. Джайпуру, родному городу Дэви, выдали изрядную сумму на покрытие первостепенных нужд. На окраине быстро поднялась новенькая, великолепно оснащенная больница. Первым приехал работать в ней выпускник столичного университета, двадцатидвухлетний Рам Ананд.
Рама неодолимо влекло в космос, и этим влечением он полностью заразил Дэви. Врач также пытался раскрыть тайники внутренней силы, и ушел дальше, чем его юная возлюбленная. Многое мог Рам из того, что поражает непосвященных, и больные боготворили его. Кроме того, говорили, что он умел читать чужие мысли и передавать свои, правда, не кому угодно, а столь же подготовленному человеку. Космос, по объяснению Рама, был не только безграничным пространством, но и духовной родиной людей. Там, в царстве могучих раскрепощенных сил, будущим поколениям суждено обрести всемогущество. Там и только там конечное сливается с бесконечным, крошечное «я» со всеобъемлющей душой мира.
