Я радовался.
Дальний Восток.
Мир туманов и солнца, неожиданных тайфунов, волчками крутящихся над медленными течениями. Зеркальные пески отлива, белые, ничем в данную минуту не загаженные, поскольку неизвестные твари никогда не выползают на глаза ученого человека. Теперь — да! Я открою людям Курилы. Я напишу книгу, в которой жизнь прихотливо смешается с мифами…
— Тормози!
Катафалк медленно остановился.
Покосившийся домик порос по углам золотушными мхами.
— Никисор!
Только после пятого, очень уж громкого оклика на темное, лишенное перил крылечко медлительно выбрался обладатель столь пышного византийского имени. Руки в локтях расставлены, колени полусогнуты. Бледный росток с большим, как арбуз, животом. Паучок из подполья. Я ужаснулся, представив его в маршруте. А еще белесые ресницы, плотная, как гриб, губа, бездонные васильковые глаза, бледная, как целлулоид, кожа.
Сказкин тяжко вздохнул:
— Береги его. Мой племянник.
3
Колюня уже увел катафалк, в баню отправились пешком.
Прислушиваясь к мерному шуму наката (мы шли по отливу, по убитой волнами влажной полосе), я боялся одного: вот не дойдет Никисор до бани, подломятся бледные ножки, зароется куриной грудкой в пески.
— Ты ноги, ноги не выворачивай!
— Я не могу, — обреченно пояснил Никисор. — Я — рахит. Мне дядя Серп сказал. А он уж он-то мир повидал, работает грузчиком. Когда приходят суда, он видит, как матросы на берег сходят, как сезонницы с дембелями знакомятся, как вместе потом уходят на «Балхаше», а там ведь нет кают, там только два твиндека, каждый на двести мест. Дядя Серп хороший, это выпивка на него плохо действует. Он в этом не виноват. Если вы станете пить наш квас, у вас тоже по утрам ноги начнут подкашиваться, и вы с мешком риса на спине упадете с пирса, а потом побьете стекла у тети Люции…
Я опешил:
— Силы, силы береги!
— Я ничего. Я силы рассчитываю. И баня у нас хорошая, — никак не мог остановиться Никисор. — Дядя Серп так считает. А уж он-то знает, что настоящий квас подают только в нашей бане. После бани дядя Серп всегда добрый, он не всегда бьет стекла у тети Люции. Видите барак? — указал он. — Тот, который поближе…
— Силы, силы береги!
4
Баня оказалась номерного типа.
Давно я не видал такого длинного коридора и стольких дверей, из-за которых доносились многие невнятные шумы, как бы шаги, даже музыка. «Настоящий квас подают только в нашей бане» — вспомнил я. Правда, буфета я не увидел, но он мог находиться за одной из этих дверей. Не торопясь, разделся, аккуратно сложил на длинной крашеной скамье одежду, дотянулся до медного тазика на стене (там висели и сухие веники) и смело толкнул шестую от входа дверь.
И ужаснулся. Покрылся испариной, будто попал в парную.
За круглым столом, покрытым пестрой льняной скатеркой, в зашторенной уютной комнатке, заставленной простой мебелью, с любительским портретом Аленушки и ее утонувшего братца на побеленной стене, удобно откинувшись на спинку низенького диванчика, настроенная на длительную честную борьбу белокурая Люция отбивалась от знакомого мне шкипера. Китель его, кстати, аккуратно висел на спинке стоявшего рядом стула, рукава рубашки закатаны.
Увидев меня, Люция округлила глаза.
А вот шкипер повел себя иначе. Он, не раздумывая, запустил в меня новеньким жестяным будильником. Отбив тазиком такое странное орудие, я выскочил в коридор. Там над стопкой моего белья стояли смущенные женщины. Увидев меня, они дружно вскрикнули, но ни одна не убежала. Больше того, на вскрик выскочили еще две женщины, полуголые, румяные, будто со сна. С этой секунды двери начали открываться одна задругой. Пахло кофе, жареной рыбой. Гремела музыка.
Я выскочил на узкую улицу. Пять минут назад в поселке было пусто, а сейчас у каждого столба стояли сезонницы в простых платьицах. Некоторые курили. Другие болтали. Наверное, о мужчинах, потому что, увидев голого человека с тазиком в руках, одинаково вскрикивали и устремлялись за мной.
Обогнув библиотеку, миновав неработающие «Культтовары», я скользнул в какую-то калитку и по раскачивающимся деревянным мосткам, неведомо кем возведенным над мутноватым болотцем, бежал в район горячих ключей, где белесо стлался над мертвой землей влажный вонючий пар и скверно несло сероводородом. Мертвый мир, в котором даже набедренную повязку сплести не из чего. А со стороны поселка все ближе раздавались женские голоса.
Сгущались сумерки.
Заиграло пламя факелов.
По поселку разнесся слух, что некий дикий человек сбежал в нейтральных водах с иностранного теплохода, добрался вплавь до нашего берега и насмерть загрыз вулканолога Г.М.Прашкевича, возвращавшегося из бани, то есть меня.
«Одичаю, — тоскливо подумал я, обреченно следя за приближающимися факелами. — Одичаю, обрасту шерстью. Воровать начну. Люцию уведу к горячим ключам. Загрызу шкипера».
Впрочем, представив, как одичавший, обросший неопрятными волосами, угрюмый, изъязвленный иприткой и пахнущий так, будто валялся в останках неизвестной твари, попадающейся на зеркальных курильских отливах, я переборол стыд и, прикрыв низ живота медным тазиком, выступил навстречу волнующейся толпе.
— Точно, — шепнула какая-то боязливая женщина.
— Лоб низкий, — подтвердила другая.
— Лоб не показатель, — возразили ей. — У нас в деревне одного конь ударил. У него, считай, и лба не осталось, а стал председателем Общества глухонемых.
— Что у тебя под тазиком? — крикнула какая-то разбитная молодуха.
— Естественность, — смиренно ответил я. — Для продолжения рода и перегонки жидкостей.
— Ну этого стесняться не надо.
Женщины жадно сгрудилась. Кто-то принес веревки.
К счастью, раскачиваясь на кривеньких ножках, держа ручонки на выпуклом животе, суетливо вынырнул из толпы византиец-рахит Никисор. «Это не дикий человек! — запричитал он. Подтверждая его слова, гавкнул какой-то пес. — „Не надо вязать. Это мой начальник! Он не дикий, он перепутал барак. Когда в баню идешь, легко попасть к тете Л нации“.
В толпе хихикнули, кто-то разочарованно свистнул.
Осмелев, я отбросил тазик и молча натянул принесенную Никисором одежду.
— Рыбий жир тебя спасет, Никисор, рыбий жир!
— Но я же думал, что вы сперва в баню, а уже потом к тете Люции…
— Рыбий жир тебя спасет, Никисор! У кого пса увел?
— Я не увел. Потап это.
5
Во дворе базы (так я назвал стоянку в Менделеево) Никисор уснул, начав рубить дрова. Замахнулся топором и в такой позе уснул — с поднятым топором. Пришлось расталкивать. Спросонья Никисор разжег такой огромный костер, что в огне расплавился металлический котелок с гречневой кашей. На тревожные всполохи, спустив с цепи пса Вулкана, примчалась тетя Лиза. «Люди добрые! — горестно запричитала она. — Мало нам Серпа на поселок!» А пес Вулкан повалил Сказкина-младшего на землю и вопросительно на нас оглянулся.
