Быть может, я излишне подробно останавливаюсь здесь на рассеянности моего друга. Но я делаю так потому, что обещал восстановить репутацию преподобного О’Конноли, пострадавшего в конце концов только из-за того, что Григорий Аверин по рассеянности нажал не на ту кнопку.
Дней через двадцать большой аппарат был готов. Мы провозились с ним до самого рассвета. Наконец, изловленный нами еще вечером чей-то ленивый толстый кот улетел на Карадаг. И тогда я взбунтовался.
— Хватит! Я торчу в Коктебеле чуть не месяц, а дальше пляжа никуда не ходил. Надо мной будет смеяться весь институт. Сегодня же идем в Сердоликовую бухту. Ребята уже собираются…
— Но я не могу, — слабо сопротивлялся Гошка. — Я потерял где-то плавки…
— Знаю. Возьмешь мои запасные. А сейчас пошли. Выключай аппарат.
Я подошел к столу и демонстративно отвернул дуло аппарата в сторону открытого моря. В тот миг я совершенно не подозревал о преподобном О’Конноли, который в этот момент поднимался на палубу «Анны-Марии», чтобы полюбоваться рассветом.
Со вздохом обиды Гошка нажал на кнопку и вышел вслед за мной. Мы заперли дверь, не заметив, что аппарат остался включенным, потому что рассеянный изобретатель, вместо того чтобы обесточить установку, переключил концы антенного контура. Но я догадался об этом уже после пожара, когда стоял под дулами автоматов среди обгорелых стен.
Про Сердоликовую бухту я упомянул не случайно. Вскоре после приезда я снова увидел ту девушку, которая укатила в обнимку с дынями в моем такси. «Какая фемина», — невежливо буркнул начитанный Гошка, когда через пару дней я познакомил его с Таней. Насколько я мог заметить, он тут же забыл о ее существовании. Идею похода предложила именно Таня. Понятно, что отказаться я не мог.
Сонные и небритые явились мы на место сбора как раз вовремя, чтобы успеть полюбоваться восходом. Вся компания была уже на месте. Солнце и море быстро сняли с нас усталость. Но конечно, даже самое несложное путешествие, в котором принимал участие Гошка, добром кончиться не могло. На обратном пути он о чем-то задумался на узком карнизе, и его тотчас же сшибла волна. Мы сразу выудили его. Он был исцарапан, совсем как Машка после десяти полетов на Карадаг. Хуже было с ногой. Она распухла в колене, и идти он не мог. К счастью, самое трудное было позади. Мы несли его по очереди, а он смеялся и повторял: «Битый не битого везет», — хотя был бледен, как мел.
Когда не везет, так уж во всем. В больнице Гошкины ссадины густо смазали йодом, однако сказали, что рентген не работает и больного надо везти в Феодосию, только не известно на чем, потому что дежурная машина не то сломалась, не то куда-то уехала. На наше счастье, подвернулся какой-то частник на «Волге», ехавший на Золотой пляж. Он мигом домчал нас в город, и мы сдали Гошку в больницу. Но на следующее утро его выписали, потому что кость оказалась цела, а с растяжением в больницу не кладут. Мы с Таней быстро организовали такси и с помпой привезли страдальца домой.
Было восьмое сентября. Прошло больше суток с момента странного происшествия с «Анной-Марией», о котором мы тогда еще ничего не знали. К вечеру погода испортилась. Подул сильный ветер, набежали тучи, затем заморосил дождь. Мы сидели за столом вокруг поющего самовара и обсуждали Гошкино невезение, не подозревая, что главные неприятности впереди.
Мария Ивановна умела великолепно заваривать чай. Сегодня напиток ей особенно удался, и мы не скупились на комплименты. Согретая чаем и нашими искренними похвалами, она оттаяла окончательно.
— По-моему, только человек, совершенно равнодушный к красоте жизни, может не любить наши места, — говорила она, и я с удивлением заметил, что ее блеклые глаза засветились подлинным чувством. — Здешняя природа могуча и величественна. Она — как свет радости, проникающий в самую душу. Бесконечность моря и гордая суровость гор — это удивительное слияние двух противоположных начал, слияние неповторимое и поэтому особенно волнующее…
Она задумалась и несколько мгновений молчала, уйдя мыслями далеко-далеко.
— И люди здесь бывали тоже неповторимые, — почти прошептала она, и мы опустили глаза, словно увидев ненароком что-то, не предназначенное для посторонних взглядов. — Большие люди…
Голос ее дрогнул.
— Вот вы, молодые физики, изобретатели, вы живете ясно. Для вас все в жизни просто. Но ведь это не так! — сказала она с болью, и мы с удивлением взглянули на нее. На мгновение нам показалось, что перед нами совсем незнакомая женщина. Я видел, что и Гошка поражен неожиданным превращением. Глаза ее горели. Не глядя на нас, она стала читать стихи:
— Ввысь, в червленый
Солнца диск -
Миллионы
Алых брызг! Гребней взвивы,
Струй отливы,
Коней гривы,
Пены взвизг!
Ее голос звучал с мрачной торжественностью, настолько диссонировавшей с брызжущей радостью стиха, что у меня мороз пробежал по коже.
Я открыл было рот, желая что-то спросить, но Гошка вовремя наступил мне на ногу. Мария Ивановна, подняв лицо, смотрела куда-то поверх моей головы. Я обернулся и увидел мужской портрет, на который прежде не обращал внимания.
Я задумчиво вертел в руках ложку и рассматривал лицо неизвестного мужчины, давно ушедшего из жизни, но оставившего в ней яркий луч, неожиданно озаривший и нас.
И именно в это время…
Все произошло почти одновременно. Наверху раздался звон вылетевшего стекла, грохот падающих предметов и дикий, леденящий душу визг. Свет погас, и нас окружила темнота.
Ошеломленные, мы вскочили. Что-то грохотало и трещало над нами. Мария Ивановна закричала. Я бросился по лестнице наверх. Ужасный, пронзительный вопль рвался мне навстречу из-за двери лаборатории.
Не помня себя, я рванул дверь так, что отлетел замок. В ту же секунду что-то ударило меня по ногам. Я покатился по темной лестнице рядом с чем-то огромным, живым, и это живое вопило, вопило, вопило! Страх придал мне силы, и я попытался схватить неизвестное существо, но оно метнулось через комнату и исчезло в распахнувшейся от сквозняка двери.
Мария Ивановна лежала в обмороке. Гошка прыгал ко мне на одной ноге со свечой в руке.
— Что это? — пролепетал я.
— По-моему, свинья, — ответил он растерянно. — Скорее наверх!
В лаборатории пахло горящей резиной. Разбитый аппарат валялся на полу среди осколков оконных стекол. Но это было не самое страшное. Хуже было другое. Замкнулись какие-то провода, и веселые огоньки бежали по обоям и занавескам, окутывая комнату едким дымом.
