Хан, уже выскочивший из-за стола, вдруг крутанулся волчком. Удар ноги пришёлся под скулу, в шею. Хорош был удар — шея хрустнула; Пастыря отбросила, повалила на пол, рядом с копошащимся мясником, явившаяся ниоткуда пьяная истома. В голове глухо зазвенело, стирая все звуки извне.
А Хан одним прыжком оказался на столе, сделал быстрый шаг и подпрыгнул, рассчитывая, наверное, обрушиться на голову лежащему Пастырю, сверху, всей массой.
Да промахнулся. Стол не выдержал, накренился. Нога Хана соскользнула, и он, нелепо взмахнув руками, грохнулся, затрещал спиной, пришедшейся на ребро столешницы.
Болтая головой, отфыркиваясь и сплёвывая кровь, Пастырь отполз, поднялся. Встал, пошатываясь, выискал мутным взглядом Хана, который сидел рядом с завалившимся столом, поводил лопатками и кряхтел: дыхание в зобу, видать, спёрло у Тохтамыша — хорошо хрястнулся спинякой.
А поднявшийся мясник вдруг дёрнул, потянул с руки у Пастыря автомат.
— Э-э! — промычал варнак. — Стоять, б**!
— Стреляйте, Пётр Сергеевич! — чуть не плача простонал доктор в попытке управиться с Хановым автоматом, который и взведён-то не был.
Пастырь одним движением отбросил мешающегося доктора к окну. Зазвенело, посыпалось стекло, разбитое локтем Перевалова.
С такой шумихой они, наверное, уже всех перебудили…
А Хан, морщась, подскочил. Не теряя времени лягнул варнака в бедро. Но по нерву не попал, слава богу. Тут же подпрыгнул, выбросил ногу вперёд, целясь в лицо. Пастырь успел отклониться. Тохтамышев автомат, в ремень которого мёртвой хваткой вцепился мясник, пришлось бросить.
Поднял свой, но выловить Хана в прицел не успел. Тот изогнулся, пнул в плечо, под ключицу. Пастыря развернуло, а Хан уже опять взвился в воздух, закручиваясь волчком.
И снова зазвенела в голове одуряющая тяжесть — удар ногой пришёлся по черепу, по уху.
Тхэквондо, говоришь? Сколько там лет-то?..
Молодец, гадёныш, даром времени не терял. Пока другие в подворотнях косяки крутили, ты фуэте крутил. И будь Пастырь не таким меднолобым упёртым быком, взяла бы сейчас твоя, Тохтамыш хренов.
Ну, и Мяснику спасибо: навалился на Хана сзади, повис, обхватывая, прижимая царёвы руки, пытаясь свалить, давая Пастырю время очухаться.
Хан выматерился, рубанул пяткой доктора по ступне и, сразу, — по голени. Мясник взвыл, отпуская противника. Хан рывком высвободил руки, шагнул к Пастырю.
Но тот уже выловил момент, двинул ему снизу в подбородок. Тело Хана устремилось вслед за головой — в угол. Ударилось о стоящий там здоровенный несгораемый сейф. Тот задрожал, загудел утробно. А Хан сполз по нему, сел на пол, пьяно мотая головой.
— Вот так… — кивнул Пастырь, переводя дыхание, едва ворочая языком, пробуя на вкус вздувшуюся губу. — Но шустёр же, гадёныш, до чего!
Голова гудела, звонили под черепом колокола; в шее похрустывало что-то при каждом движении, в ухе катался туда-сюда и грохотал тяжёлый шарик. Больше всего хотелось лечь, отдохнуть, уснуть.
— Вы как, Пётр Сергеевич? — спросил испуганно жмущийся к стенке доктор. Голос доносился будто издалека откуда-то.
— Жив, — промычал Пастырь, поднимая брошенный автомат, снова вешая его за спину.
И велел:
— Давай, на выход!
— А этот как же? — мясник кивнул на копошащегося у сейфа Хана.
— Давай, док, давай, не тормози! — прикрикнул Пастырь, хватая доктора за плечо, подталкивая к выходу. — Этого я оформлю. Ты натура нежная, тебе ни к чему…
Стукнула дверца сейфа. Пастырь спиной почуял, какое-то ненужное движение позади. Резко прыгнул в сторону, разворачиваясь, беря наизготовку «калаш».
Брошенный Ханом нож пронёсся рядом, в двух ладонях от груди. Мягко ударил в спину Перевалова, направлявшегося к двери. Тот удивлённо хакнул, вздрогнул и, будто зябко, поведя плечами, повалился вперёд.
Хан прижался к дверце сейфа, испуганно переводил взгляд с упавшего доктора на окаменевшее лицо Пастыря.
Вот же гнида ты, а не Хан!
Варнак вытянул в его сторону руку с автоматом. Лицо его перекосилось, как у человека, готового с отвращением раздавить голой рукой жирного таракана.
Узкие тюркские глазёнки царька наконец-то раскрылись — расширились навстречу смерти.
— Ну ты и мразота! — прошептал Пастырь. — Страшно?
Хан быстро и мелко кивнул.
— Ха-ха, — скривился варнак. — Смотрите, пацаны, ему страшно!.. С-с-сучёныш…
Палец лёг на спуск, но что-то не давало выстрелить…
Пацаны и не давали. Та мелочь пузатая, которая останется здесь после Пастырева ухода и непременно погибнет, превратившись в стаю голодных и безнадзорных зверёнышей. Перегрызут ведь друг друга.
А с другой стороны — ничего, не страшно… Уйдут в город, найдут там людей. Те их оприходуют, прикормят, не дадут сдохнуть-то, небось.
Да и кроме Хана тут гадов смердячих, среди старших, ещё полно, которые с радостью займут его место. Тот же Меченый, или Ведро.
Автомат дёрнулся, гавкнул…
Дожал таки палец — против воли и размышлений взял и дожал.
Хан подпрыгнул на месте, хватаясь за бок, сполз по сейфу на корточки, оставляя на крашеной дверце красный след, опуская голову; зашипел, закричал от боли.
Пришлось нажать ещё раз…
Присел над Переваловым, который так и не шевельнулся — лежал уткнувшись лицом в грязный паркет; лежал тихо, но, кажется, был жив ещё. Из-под лица его показался край алой ленточки — кровь.
— Ты как, док? — спросил, касаясь плеча.
— По… дых-х-х…, — выдавил тот, не шевелясь. — Вы… его..?
— Да. Чем тебе помочь?
— Зря, — прокряхтел то, — всё же… боюсь…
— Потерпишь, если на себя взвалю?
— Не на…
— А?
Доктор не отозвался. Пастырь увидел, как мелко-мелко задрожали у раненого пальцы на принявшейся сжиматься в кулак ладони.
— Ох! — отчётливо выговорил-простонал мясник. Потом напрягся и враз обмяк — отошёл.
— Ну и ладно, — кивнул Пастырь. — Пусть бог с тобой разбирается. Ему видней.
Утренний отроческий сон крепок. Когда Пастырь, чуть приоткрыв дверь из конторы, выглянул наружу, четверо пацанов спали как ни в чём не бывало в своих креслах. Приглушённые стенами и тремя дверьми выстрелы не проникли в их сны, в которых они сидели на скучных уроках или гоняли по просёлку на мотоцикле, или щупали в подъезде девчонок. Дрыхли, в общем, пионеры.
Спите, ребятки, спите.
Ну что, пойти сейчас в зал, объявить побудку? Сказать: ну что, пацаны, я ваш новый командир, прошу любить и жаловать. Начнут палить, нет? Или преисполнятся, прочувствуют и возрадуются?..
Сомнительно что-то…
С младшими такой финт ещё прокатил бы, а со зверьками второго этажа — вряд ли. Если тут хотя бы половина таких, как Меченый, то очень даже вряд ли.
