— Надень юбку и отправляйся в поселок, женщине ничего не сделают. Ферт, скажи ей, чтоб она уходила, что ей нельзя тут оставаться одной.
Ферт не стал есть каштаны; подняв воротник, он безмолвно руководит подготовкой к выступлению. Он не поднимает головы и отвечает не сразу.
— Нет, — говорит он. — Будет лучше, если она останется здесь.
Джилья бросает взгляд на мужа, словно говоря: «Вот видишь?» Партизаны толкают ее.
— Не путайся под ногами! — ворчат они. И она снова отправляется спать.
Пин тоже юлит у ног партизан, как охотничья собака, когда видит, что ее хозяин собирается на охоту. «Бой, — думает он, стараясь взбудоражить себя. — Сегодня бой».
— Так какую же мне взять? — обращается Пин к Джачинто.
Комиссар не обращает на него внимания.
— Ты о чем? — спрашивает он.
— Какую винтовку мне взять? — уточняет Пин.
— Тебе? — удивляется Джачинто. — Ты никуда не пойдешь.
— Нет пойду!
— Убирайся! Сейчас не время таскать с собой ребятишек. Ферт не велел. Проваливай.
В Пине клокочет ярость. Он пойдет за ними без оружия и будет измываться над ними, пока они не выстрелят ему в спину.
— Ферт, Ферт, это правда, будто ты не хочешь, чтобы я шел? Ферт не отвечает. Он жадно затягивается окурком сигареты, словно собирается его проглотить.
— Вот, — говорит Пин. — Разрази меня гром! Он сказал, что это брехня.
«Сейчас мне влепят по шее», — думает Пин. Но Ферт ничего не говорит.
— Ферт, можно мне пойти в бой? — спрашивает Пин.
Ферт молча курит.
— Ты слышал, Джачинто, — кричит Пин, — Ферт сказал, что я могу идти.
Вот теперь Ферт прикажет: «Молчать! Останешься здесь!» — скажет он.
Но Ферт не произносит ни слова. В чем дело?
Пин говорит решительно и очень громко:
— Так я пошел.
Пин медленно направляется к месту, где лежит неразобранное оружие, и насвистывает, чтобы привлечь к себе внимание. Он выбирает карабин полегче.
— Я возьму вот этот, — говорит он громко. — Чей он?
Никто ему не отвечает. Пин возвращается назад и, держа карабин за ремень, размахивает им из стороны в сторону. Он усаживается на землю прямо против Ферта и принимается проверять затвор, прицел, спусковой крючок.
Пин напевает:
— А у меня ружье! А у меня ружье!
Кто-то обрывает его:
— Заткнись! Ты что, рехнулся?
Партизаны строятся по взводам и отделениям; несущие амуницию договариваются, когда они будут сменяться.
— Итак, всем ясно, — говорит Ферт. — Отряд займет позицию между пилоном на Пеллегрино и вторым ущельем. Командовать отрядом будет Кузен. Приказы получите из батальона.
Теперь на него обращены все взгляды — сонные мутные глаза глядят сквозь свисающие на лоб вихры.
— А ты? — спрашивают они.
У Ферта немного гноятся опущенные веки.
— Я болен, — говорит он. — Я не могу идти.
Ну вот, теперь будь что будет. Люди его больше ни о чем не спрашивают. «Я конченый человек», — думает Ферт. Теперь будь что будет. Ужасно, что люди ему ничего не говорят, что они не протестуют; значит, они уже поставили на нем крест, они рады, что он отказался от последней предоставленной ему возможности — вероятно, они ждали от него этого. Но все же они не понимают, что заставляет его так поступать; даже он сам, Ферт, толком этого не понимает. Но теперь будь что будет. Пусть катится все к чертовой матери.
А Пину-то все понятно. Он смотрит внимательно, прикусив язык, и щеки у него горят. Там, зарывшись в сено, лежит женщина, под мужской рубашкой у нее горячая грудь. По ночам на сене жарко, и женщина то и дело ворочается. Однажды, когда все спали, она встала, сняла брюки и голая завернулась в одеяла. Пин это видел. Пока в долине будет бушевать сражение, в сарае произойдут потрясающие вещи, в сто раз интереснее, чем бой. Вот почему Ферт не возражает, чтобы Пин пошел со всеми. Пин кладет ружье у ног. Он внимательно следит за всем, что происходит вокруг. Партизаны готовы к выступлению. Никто не говорит Пину, чтобы он встал в строй.
В эту минуту на крыше начинает трепыхаться сокол: он бьет подрезанными крыльями так, словно его охватил приступ отчаяния.
— Бабеф! Я должен накормить Бабефа! — вспоминает Левша и бежит за мешочком с требухой, которой он кормит сокола.
Тогда все сразу набрасываются на Левшу и на его птицу: кажется, что им хочется излить на кого-то накопившуюся в них злобу.
— Чтоб ты подох вместе со своим соколом! Проклятая птица! Всякий раз, как она каркает, случается беда! Сверни ты ей шею!
Левша стоит перед ними с соколом, вцепившимся когтями ему в плечо; он сует ему в клюв кусочки мяса и с ненавистью смотрит на товарищей.
— Сокол мой, и вам нет до него никакого дела, захочу и возьму его с собой!
— Сверни ему шею! — кричит Дзена Верзила по прозвищу Деревянная Шапочка. — Сейчас не время возиться с птичками! Сверни ему шею, а не то мы сделаем это сами!
Он протягивает к соколу руку, и тот так сильно клюет его в тыльную сторону ладони, что выступает кровь. Сокол нахохлился, расставил крылья и, не переставая кричать, вращает желтыми глазами.
— Ну что? Схлопотал! Вот это по-нашему, — говорит повар.
Все сгрудились вокруг Левши; бороды топорщатся от гнева, кулаки подняты.
— Заткни ему глотку! Заткни ему глотку! Он приносит несчастье! Он накличет на нас немцев!
Дзена Верзила по прозвищу Деревянная Шапочка слизывает с руки кровь.
— Убейте его! — говорит он.
Герцог, на спине у которого ручной пулемет, вытаскивает из-за пояса пистолет:
— Я пр-ристр-релю его! Я пр-ристр-релю его! — мычит он.
Сокол не унимается, наоборот, он еще больше неистовствует.
— Алле, — решается Левша. — Алле. Смотрите, что я сейчас сделаю. Вы этого хотели.
Он берет обеими руками сокола за шею и, зажав его между колен, сильно дергает шею вниз. Все замерли.
— Алле. Теперь вы довольны. Теперь все вы довольны. Алле.
Сокол больше не трепыхается; подрезанные крылья раскинуты, топорщившиеся перья поникли. Левша швыряет птицу в ежевику, и Бабеф застревает в кустах, повиснув вниз головой. Он еще один раз дергается и издыхает.
— В строй! Всем в строй, и пошли! — командует Кузен. — Пулеметчики — вперед, вторые номера за ними. Потом — стрелки. Тронулись!
Пин стоит в стороне. Он не встал в строй. Ферт поворачивается и уходит в сарай. Партизаны удаляются молча по дороге, ведущей в горы. Последним идет Левша в своей матросской курточке, вся спина которой заляпана птичьим пометом.
В сарае темно и пахнет сеном. Завернувшись в одеяла, мужчина и женщина улеглись спать в двух противоположных концах сарая. Они лежат неподвижно. Пин готов поклясться, что оба они не сомкнут глаз до самого рассвета. Он тоже укладывается и лежит с открытыми глазами. Он будет смотреть и слушать, он тоже не сомкнет глаз. Они даже не почесываются и мерно дышат. И все же они не спят. Пин это знает. Мало-помалу им овладевает дремота.
