Когда он просыпается, солнце уже высоко. Пин один на примятом сене. Постепенно все вспоминается. Сегодня — бой. Почему же не слыхать выстрелов? Сегодня командир Ферт устроит жене повара веселенький день! Пин встает и выходит. День такой же голубой, как другие дни, и даже страшно, что он такой голубой, день, когда громко поют птицы, и даже страшно оттого, что они поют.
Кухня помещается в полуразрушенном соседнем сарае. В кухне Джилья. Она развела огонь под котелком с каштанами. У нее бледное лицо и измученные глаза.
— Пин! Хочешь каштанов? — Она говорит это деланным материнским тоном, словно пытаясь его задобрить.
Пин ненавидит материнский тон женщин: он знает, что все это ложь, что они не любят его, так же как его не любит сестра, а только немного побаиваются. Он ненавидит их материнский тон.
Значит, «дело» сделано? А где же Ферт? Пин решает спросить обо всем Джилью.
— Ну, все в порядке? — говорит он.
— Что? — не понимает Джилья.
Пин не отвечает, он смотрит на нее исподлобья и корчит презрительную гримасу.
— Я только что встала, — говорит Джилья с невинным видом.
«Поняла, сука, — думает Пин, — все поняла».
Но все же ему кажется, что ничего серьезного пока что не произошло: женщина вся в напряжении, кажется, что она затаила дыхание.
Появляется Ферт. Он ходил умыться: на шее у него болтается цветастое вылинявшее полотенце. У него лицо пожилого человека — изрытое морщинами, с глубокими тенями у глаз.
— Все еще не стреляют, — говорит он.
— Разрази меня гром, Ферт! — восклицает Пин. — Что они, заснули там, что ли!
Ферт не отвечает и цыкает зубом.
— Подумать только, вся бригада спит на гряде, — продолжает Пин, — а немцы крадутся сюда на цыпочках. «Raus! Raus!» Мы оборачиваемся — и вот они.
Пин показывает пальцем, и Ферт оглядывается. Потом, досадуя, что оглянулся, пожимает плечами. Он усаживается у очага.
— Я болен, — говорит он.
— Хочешь каштанов? — спрашивает Джилья.
Ферт сплевывает в огонь.
— От них у меня изжога, — говорит он.
— Тогда выпей одного бульона.
— У меня от него изжога. — Потом, подумав немного, говорит: — Давай.
Он подносит ко рту грязный котелок и пьет. Затем ставит его на землю.
— Ладно, а я поем, — заявляет Пин.
Он принимается выскребать горячее каштановое месиво.
Ферт поднимает на Джилью глаза. На верхних веках у него ресницы длинные и жесткие, а нижние — совсем без ресниц.
— Ферт, — произносит женщина.
— Да?
— Почему ты не пошел?
Пин засунул лицо в котелок и поглядывает на них через край.
— Куда не пошел?
— В бой, что за вопрос?
— А куда ты хочешь чтобы я пошел, куда ты хочешь чтобы я пошел, когда я сам не знаю, куда мне деться.
— Что-нибудь не так, Ферт?
— Что-нибудь не так! Если бы я знал, что не так. В бригаде мечтают меня повесить, давно мечтают. Они играют со мной как кошка с мышью. Каждый раз одно и то же: Ферт, ну же, Ферт, об этом поговорим потом, а теперь смотри, Ферт, подумай, Ферт, берегись, сколько веревочке ни виться, конец у нее один… К черту! Я больше так не могу. Если у них есть что мне высказать, пожалуйста, пусть выскажут. Я хочу наконец делать то, что мне хочется.
Джилья сидит несколько повыше его. Она долго смотрит ему в глаза и тяжело вздыхает.
— Я хочу наконец делать то, что мне хочется, — говорит Ферт Джилье, глядя на нее своими желтыми глазами. Он кладет руку ей на колено.
Слышно, как Пин громко чавкает, засунув голову в пустой котелок.
— Ферт, — говорит Джилья, — а если они сыграют с тобой какую-нибудь скверную шутку?
Ферт придвигается к ней и усаживается у ее ног.
— Я не боюсь умереть, — говорит он. Но губы у него дрожат. Губы у него как у больного мальчишки. — Я не боюсь умереть. Но прежде я хотел бы… Прежде…
Он закидывает голову и смотрит на Джилью снизу вверх.
Пин, не вынув ложки, швыряет котелок на землю. Дзинь — звякает ложка.
Ферт оглядывается на Пина. Он смотрит на него, кусая губы.
— Что? — спрашивает Пин.
Ферта передергивает.
— Не стреляют, — говорит он.
— Не стреляют, — соглашается Пин.
Ферт встал. Он нервно расхаживает из стороны в сторону.
— Принеси-ка немного воды, Пин.
— Сейчас, — отвечает Пин и начинает зашнуровывать башмаки.
— Ты бледна, Джилья, — говорит Ферт. Он стоит за нею и коленями касается ее спины.
— Возможно, я больна, — со вздохом отвечает Джилья.
Пин принимается распевать монотонно и бесконечно:
— Она бледна!.. Она бледна!.. Она бледна!.. Она бледна!.. Она бледна!..
Мужчина гладит женщину по щекам и закидывает ей голову.
— Больна тем же, чем и я? Скажи, ты больна тем же, чем и я?
— Она бледна… Она бледна, — распевает Пин.
Ферт поворачивается к нему с искаженным лицом.
— Ты принесешь наконец воды?
— Погоди… — говорит Пин. — Вот зашнурую другой башмак.
Он продолжает копаться со шнурками.
— Я не знаю, чем ты болен, — говорит Джилья. — Чем ты болен?
Мужчина говорит тихо:
— Я болен так, что едва стою на ногах, я этого больше не выдержу.
По-прежнему стоя позади нее, он берет ее за плечи и притягивает к себе.
— Она бледна. Она бледна.
— Живее, Пин!
— Иду. Сейчас иду. Дай мне бутылку.
Потом Пин останавливается, словно прислушиваясь. Ферт тоже останавливается и смотрит в пустоту.
— Не стреляют, — говорит он.
— А? Правда не стреляют… — говорит Пин.
Оба молчат.
— Пин!
— Иду.
Пин уходит, помахивая бутылкой и насвистывая все тот же мотив. Сегодня у него будет чем поразвлечься. Пин их не пожалеет: Ферта он не боится, он больше никем не командует; раз он отказался идти на операцию, он больше не командир. Свист Пина теперь не доносится до кухни. Пин замолкает, останавливается и на цыпочках возвращается обратно. Наверняка они уже валяются друг на друге и кусаются, как собаки! Пин опять на кухне, среди обломков старых стен. Ничего подобного: они на том же самом месте. Ферт запустил руку в волосы Джильи, а та пытается вывернуться гибким кошачьим движением. Услышав, что вошел Пин, оба тут же резко оборачиваются.
— Ну? — спрашивает мужчина.
— Я вернулся за другой бутылкой, — говорит Пин. — Эта треснула.
Ферт сжимает ладонями виски.
— Держи.
Женщина усаживается подле мешка с картошкой.
— Хорошо, — говорит она. — Почистим картошку. По крайней мере хоть чем-то займемся.
Она вытряхивает мешок на землю, собирает картофелины и достает два ножа.
— Держи нож, Ферт, картошки тут хватит.
