- Франсина, крошка моя! Тебе лучше?
Франсина подняла веки, быстро прикрыла себе грудь концом пледа и взглянула на Глода. Она вздохнула. Да, это уж слишком, вот так перескакивать от чуда к чуду. Мало того, что она уже не покойница, вдобавок ей двадцать лег, и эти двадцать лет неслись по ее жилкам со скоростью рысака. Только теперь она поняла, откуда взялась у нее такая прыть тогда, на поле. Радость затопила ее, и она улыбнулась, не видя склонившегося над ней седоволосого старикашку, от которого разило вином. Вдруг ее повело. Не может быть, чтобы она вышла замуж за этого прадедушку. И она невольно отшатнулась.
От Ратинье не укрылся ее жест.
- Что с тобой, Франсина? Это же я, Глод! Ты меня не узнала, что ли?
Франсина испуганно пробормотала:
- Узнала... Но какой же ты старый! Глод деланно рассмеялся:
- Да уж постарше тебя!
- И очень жаль.
- Я тут ни при чем...
- Тем хуже...
Она схватила зеркало, ошеломленно уставилась на свое отражение, чувствуя, как ширится в душе какое-то ни на что не похожее счастье, ощущая биение молодой и хмельной крови в каждой своей жилочке. Воскреснуть из мертвых - это уж само по себе неплохо, но вернуться на землю, зная, что перед тобой вся жизнь, - это так прекрасно, что она заплакала от радости.
- Ненадо плакать, Франсина!
- Верно! Но я так счастлива!..
- Я тоже. Ведь я же тебе говорил, что ты красивая.
- Да, я красивая! Очень красивая! Даже лучше, чем на фотографии. Я уж совсем забыла, какой я раньше была, только карточка и напомнила. Ах, Глод, как чудесно, когда тебе двадцать лет, как чудесно быть красивой!
- Да, Франсина, - смущенно прошептал Ратинье, - надо полагать, это не так уж неприятно...
Франсина вскочила, смеясь, закружилась по комнате - совсем как дурочка, подумалось Глоду. Она тряхнула своими белокурыми кудрями, потрогала закутанные в плед груди и пришла в восторг, вспомнив, что еще не рожала детей. Сияя от счастья, она воскликнула:
- Глод! Я живу! Я есть хочу! Ведь это потрясающе - хотеть есть!
- Я лично, - буркнул Глод, - после всех этих событий предпочитаю выпить.
Это любовное признание отрезвило Франсину. Она печально оглядела комнату и сурово бросила:
- Бог ты мой, какая грязища в этом стойле!
- Ты ведь знаешь, я тебя не особенно ждал. Могла бы меня предупредить...
- Хватит издеваться, ничего тут смешного нет! А посуда! А пыль! Смотреть противно! Да еще козлом воняет!
- Ты же сама понимаешь, - оправдывался Глод, - когда в доме хозяйки нет, все не так идет...
- Прямо свинарник! - причитала юная девица. - По-моему, занавески так и не стирались с тех пор, как я их десять лет назад выстирала.
- Да-а... - признался Ратинье, он никак не ждал, что вот так сразу возобновятся бури и шквалы былых семейных сцен.
Он жалобно взглянул на бутылку, но налить себе вина не посмел. Присутствие Франсины его смущало. В семьдесят лет он поддался чарам этой болтушки, которая по возрасту вполне могла бы быть его внучкой, но все перепуталось, так как он мог отпраздновать с ней золотую свадьбу... Он подкрался к бутылке, ему удалось даже налить стакан вина. Но, отхлебнув глоток, он чуть не поперхнулся, так напугала его ругань новоявленного ангела их семейного очага:
- Пьянь! Алкаш! Пропойца!
Побагровев от негодования, Глод пошел в наступление:
- Послушай, Франсина, оставь ты меня в покое! Всего полчаса назад воскресла и уже командуешь в доме!
- И это ты называешь домом? Землянка - вот это что! Траншея четырнадцатого года! Хоть яйца-то, папуас ты этакий, в хозяйстве есть?
Франсина всегда была чересчур строга насчет хозяйства и чистоты. Это соображение успокоило Глода, смягчило его гнев, он простил жене ее вспышку и сказал примирительным тоном:
- В буфете лежат. Там, где ты обычно клала. Несколько курочек я еще держу.
Взяв четыре яйца, она стала сбивать омлет, все еще полная яда.
- Только яйца здесь и можно есть, не нажравшись грязи!
- Иной раз я подметаю... - сконфуженно пробормотал Глод.
- Сразу видно! Ручкой от щетки!
Она отдраила сковородку до блеска, поставила ее на огонь, кинула туда комочек масла, предварительно понюхав его с гримаской:
- Ладно. Не будем слишком привередливы. И хватит мне кутаться в это покрывало, неизвестно откуда оно и взялось. Куда ты дел все мои вещи? Тряпичнику небось продал?
- Может быть, кто бы и продал, а я нет, - в порыве благородного негодования запротестовал Глод. - Я мертвых уважаю. Все сложил в чемодан и отнес на чердак.
- Завтра за ним слажу. А сейчас твою рубаху надену. Посмотри-ка за омлетом.
Франсина открыла шкаф, снова ругнулась, увидев царивший там живописный беспорядок, и остановила выбор на просторной синей рубахе, приходившейся ей ниже колен. Прежде чем скинуть с себя плед, она ворчливо потребовала:
- Глод! Отвернись!
- Что я, тебя голую не видал, что ли! Даже в теперешнем твоем возрасте!
- Прошу тебя, отвернись. И не начинай, пожалуйста, мне возражать на каждом шагу.
Глод повиновался, проворчав, что с кладбища, видать, возвращаются не в таком уж хорошем расположении духа.
Скинув покрывало, Франсина с восхищением разглядывала себя голую, разглядывала ноги, бедра, живот, грудь, горько сетуя, что нет у них зеркального шкафа, где бы она могла видеть себя не по частям, а всю победоносную красу двадцатой своей весны. Со вздохом сожаления она натянула рубашку, стыдливо застегнувшись до самого подбородка. Поела она с отменным аппетитом, как и подобает молодым, а оная была теперь молодой.
- Хлеб, пожалуй, черствоват, - извинился Глод.
- Ничего, зубы у меня хорошие.
И действительно, все зубы у нее были на месте, а ведь когда ее клали в гроб, оставалось их всего-навсего пять, не то шесть. Глод зевнул во весь рот.
- Прости, Франсина. Это все от волнения. Даже ноги подкашиваются.
- Волнение! Рассказывай еще! Это все от брюха, да, да, воображаю, сколько ты винища выхлестал, пока меня здесь не было!
Глод промолчал, не желая еще сильнее отравлять радость их встречи. Франсина, не спросясь, сменила постельное белье, хотя простыни и месяца не пролежали. Вопреки своей воле, Глод не мог удержаться и все смотрел на зад Франсины, взбивающей пуховик. Уж давным-давно он не видел под своей крышей красивых молоденьких девушек. Даже уши у него запылали.
Когда они легли, Франсина с ужасом почувствовала, что чья-то заскорузлая ладонь гладит ее бедро.
- Глод! Что это ты делаешь?! - взвизгнула она. Сдавленным шепотом Глод пояснил:
- Как что? Хочу тебя ублажить...
Она рывком села на постели, зажгла свет и закричала, побледнев от злости:
- Нашелся ублажатель! Меня, видите ли, собрался ублажить! Нет уж! Да ты посмотри на себя! Неужто ты воображаешь, что я в свои двадцать лет со стариком буду спать!
