Эта горделивая речь совсем омрачила Ратинье. Но бывший сапожник сдержался. Он охотно бы закатил парочку пощечин своей супружнице, чтобы ее утихомирить. Такое прежде бывало, не часто, но бывало. Но сучонка стала теперь проворнее и сильнее его. Если кто и получит пощечину, так это он, седовласый, так это собственная его щека. Он злобно проскрипел:
- Продал я его, твой велосипед. Согласись, что в гробу редко кто на велосипедах раскатывает!
Эта новость не омрачила веселья Франсины, и она беспечно махнула рукой:
- Ничего, в мои годы и автостопом можно доехать. Дай-ка мне деньжат.
Прекрасный лик патриарха исказился:
- А сколько тебе?
- Думаю, что теперь жизнь стала дороже, так же как и моя жизнь. Дай, сколько мне нужно. Если у человека есть жена, он обязан ее кормить и одевать.
- Жена, которая ни на что не годна, - это не жена! И потом, я только на пенсию по старости и живу...
- Пенсия по молодости еще меньше, дорогой дедуля!
Испытывая невероятные муки, со вздохами, способными расколоть столешницу, "дедуля" вытащил из бумажника одну за другой три бумажки, и Франсина без зазрения совести прямо-таки вырвала их у него из рук. И, прокружившись в вальсе до дверей, обернулась, послала удрученному старику воздушный поцелуй явно в насмешку.
- Жена, которая ни на что не годна, знаешь, что она тебе скажет, Глод? Нет, не знаешь? Так вот подумай хорошенько! Ответ найдешь на дне стакана.
Так бы и швырнул ей в физиономию чашку, да в чашке еще оставалась сливянка. Впрочем, и Франсина была уже далеко, на шоссе. И пела она во весь голос. В раздумье Глод теребил усы, уставившись на самый обыкновенный мушиный помет на стене. Наконец он пробормотал, покачивая головой:
- Хорошо, детки мои! Хорошо, братец! Славное начало.
А Франсина все пела, шагая по шоссе. Ей нравилось ощущать свои мускулы. Нравилась белая, как у всех блондинок, кожа. Буйная грива волос, разметанная по плечам. Вдруг ей захотелось обнять мальчика, и под мерзким платьишком даже в животе жарко стало. Ей нравилась весна, от которой была так тепло на сердце и которая с восхищением любовалась этой столь же юной весной, широко и легко шагавшей по гудрону. За спиной она услышала, шум машины и решительно подняла руку. Это оказалась, малолитражка, и за рулем сидела девушка примерно ее лет. Автомобильчик остановился, девушка высунулась в окно и обратилась к Франсине на "ты":
- Куда путь держишь?
- В Жалиньи.
- И я тоже туда. Влезай...
Франсина села рядом с девушкой и, как только машина тронулась, начала без умолку болтать:
- Вчера я платье разорвала. И выкопала в чемодане этот розовый ужас, посмотри-ка, на что я похожа. Думаешь, я найду что-нибудь в Жалиньи? Денег у меня не так-то уж много...
- Только не вздумай платье покупать! Купи джинсы и майку.
- Нет, правда? - недоверчиво спросила Франсина, которая, само собой разумеется, в жизни не носила брюк.
- Ну конечно! Это же красиво! А ты, должно быть, не здешняя, то-то я тебя никогда не видела.
- Я из Мулена приехала, присмотреть за дедушкой, за Глодом Ратинье.
- А ты посади старого алкаша на одну воду, сразу он у тебя взбодрится. А как тебя звать?
- Франсина, в честь бабушки.
- Я ее еще помню. Мне было десять, когда она, бедняжка, умерла. Н-да, невеселая у нее была жизнь, как, впрочем, у многих в те времена. А меня зовут Катрин Ламует, родители мои живут в Мутон-Брюле, я тебе потому это говорю, что ты не знаешь.
Франсина улыбнулась про себя, вспомнив эту самую Катрин Ламует, на редкость уродливую десятилетнюю девчонку. Теперь она явно изменилась к лучшему и даже не без шика щеголяла в джинсах и майке, как раз таких, какие посоветовала купить своей попутчице.
В Жалиньи она заявила, что непременно пойдет с Франсиной в магазин готового платья, даже вместе с ней зашла в кабинку для примерки. А Франсина, которая как-никак принадлежала совсем к иному поколению, постеснялась раздеваться в присутствии новой своей товарки. Но та ее подгоняла.
- Чего ты мнешься? Не бойся, я тебя не изнасилую, я для другого создана!
Девушки расхохотались, и Франсина стащила наконец платье через голову. Катрин от восхищения даже присвистнула:
- Да у тебя, детка, чертовски красивая грудь! И я бы от такой не отказалась. Все парни обалдеют. Джинсы сидят прекрасно. В талии как раз и здорово обтягивают зад.
Франсина натянула также облюбованную ею белую майку. От плеча к плечу шла надпись по-английски, но что означали эти красные буквы, она не поняла: "Make love, not war".
- Точка в точку! - заявила Катрин.
Но Франсина запротестовала, вся залившись румянцем.
- Да нет! Вовсе не точка в точку, как ты говоришь. Все насквозь видно!
- Что видно?
- Ну... кончики грудей.
- Велика важность! Майки для того и делают, чтобы все торчало. Все парни с ума посходят. И так куда красивее.
- Нет, ты это всерьез?
- Ей-богу, по-моему, ты вовсе не из Мулена! Прямо в дебрях каких-то росла! Бери эту майку, все равно лучшей для всех твоих прелестей не найдешь.
Франсина купила еще и босоножки, а розовое свое платье оставила владельцу магазина на пыльную тряпку. Этот торговец смотрел на нее как-то двусмысленно, совсем не так, как смотрел раньше, когда она приходила-в магазин за вельветом на брюки Глоду.
- Видела папашу Безюня? - фыркнула Катрин, когда они вышли из магазина. - Еще минута, и он бы не выдержал! Сейчас побежит охлаждать свой пыл в Бесбр! Давай скорее, я ужасно хочу пить, угощу тебя кока-колой.
На террасе "Кафе Бурбонне" трое молодых людей в костюмах мотоциклистов вели беседу с двумя девчушками, закутанными в пестрые занавески в стиле Индиры Ганди. Парни завопили:
- Эй, Катрин, иди к нам!
- Кэти, иди же и подругу свою веди!
- Это не ее подруга, - заметил третий тоном ниже, - нет, черт возьми, это дочка Брижит Бардо.
Если бы Франсина нуждалась в дополнительных доказательствах своей красоты, она бы получила их, взглянув на вытянутые физиономии тех двух девушек в сари. И вдобавок еще три пары мужских глаз, как бы прикалывавших один за другим значок к её груди.
- Видишь, как тебе эта майка идет, - шепнула ей на ухо Катрин, подсела за столик к молодым людям и усадила рядом с собой Франсину. И добавила, гордясь своим открытием: - Эй, Люлю! На что это ты уставился? Возьми этажом выше.
Тот, кого звали Люлю, проворчал, что у некоторых тут как раз чересчур много, а у других чересчур мало. Индианки приняли этот намек на свой счет и окончательно надулись. Робер, тот, что понизил голос при виде Франсины, нагнулся к ней, глядя ей прямо в глаза. Катрин предупредила товарку:
- Ты с ним поосторожнее, Франсина. Он из всей этой тройки самый хитрый.
Но и самый занятный. Он пользовался своей улыбкой, как акселератором при выходе из виража. Франсине эта улыбка досталась прямо в лицо. И одновременно нежнейшее признание в любви:
