Выкрикнул и замолчал, потому что впервые за весь разговор Хреб удостоил его взгляда.
— Хорошо, сколько кожурок ты хочешь? — спросил Мишаня, сдаваясь.
— Сотню пустых цилиндров, — сладко раздвинув губы в улыбке, отвечал Хреб. — Ведь мена стоит дороже. Так?
— Сто кожурок? — переспросил Мишка-Копатель, морщась, будто куснул ревеня. — А если я откажусь?
— Заплатят другие.
— Кто?
— Не глупи, Мишаня, неужели ты думаешь, что я скажу?
— Можешь сказать, — неожиданно прозвучал низкий женский голос.
Боковая дверь в приемную распахнулась, пропуская стройную смуглую женщину. Темные, чуть косо прорезанные глаза смотрели насмешливо.
— Мадам Ядвига! — Мишаня невольно привстал. — А вам-то зачем Иванушкин?
— Разве я задавала этот вопрос тебе? — Она уселась в кресло напротив и закинула ногу на ногу.
Стройные у нее ноги — просто глаз не оторвать. Мишаня покорно снес оплеуху и даже осклабился в улыбке.
— А чем будете расплачиваться, мадам Ядвига? Молодильными яблоками? поинтересовался копатель.
— Может, и так. А чем расплатишься ты? Своей коллекцией пустых консервных банок?
Хреб нахмурился. Ему не нравилась эта перебранка. Что-то не так. Но вот что — он пока не мог понять. А ведь он всегда все понимал с первого слова.
Копатель на слова Ядвиги обиделся:
— Узнаю этот тон! Сколько презрения! Много лет назад точно таким же тоном вы предрекали, что мена вскоре сгинет, потому что кончатся мозги у наших огородников. А что вышло? Мена по-прежнему процветает, огородники к нам идут и идут. В другой стране хреновой все бы давно иссякло, остались бы одни жмыхи. А у нас это будет длиться бесконечно.
Возразить в ответ на столь пламенную речь мадам Ядвига не успела — в приемную ворвался чернушник с перекошенным белым лицом.
— Они идут! — вопил чернушник. — Идут! Спасите! — и повалился в ноги Хребу, как жмых в Траншею.
Вот она, подлянка — сообразил Хреб и вскочил.
— Жмыхи, — бормотал чернушник. — Они повсюду. На стены лезут, а их сбивают. Их сбивают, а они лезут.
Теперь они услышали, что снаружи доносится негромкое потрескивание: это чернушники палили из автоматов.
— Я же говорил — годовщина! — заорал Мишаня.
Но Хреб не стал его слушать и кинулся вон из комнаты.
Во дворе Белой усадьбы царил хаос. На стенах парни в красных штанах и черных куртках палили из автоматов, равномерно поливая огнем площадь за стенами. Но все равно часть жмыхов успела взять препятствие. Теперь охранники орудовали автоматами, как дубинами, пытаясь отбиться от атакующих, а они упорно лезли на чернушников, вырывали оружие из рук, хватали за одежду, душили. Пахло паленым мясом: жмыхи, не обращая внимания на боль, хватались за раскаленные стволы автоматов. А жмыхи все прибывали, нелепыми прыжками спускались по лестницам по двор, висли на охранниках штук по пять, по шесть, — будто огромные белые слизни.
При виде этой картины Хреб оторопел.
— Вот он! — вдруг заорал Мишаня и сильно толкнул Хреба в бок.
Хреб обернулся. Два человека бежали по двору, оба явно не из компании чернушников — один подросток в ватнике и ушастой шапке, другой — в клетчатой рубахе и брезентовых брюках.
— Амбар разорили! Кочаны удирают! — завопил не своим голосом Хреб, и хотел кинуться наперерез бегущим, но трое жмыхов повисли на нем и повалили на землю.
Мишаня оказался ловчее. Увернувшись от неповоротливых белых доходяг, вялых, как овощи весной, он в три прыжка очутился возле беглецов. Человек в клетчатой рубашке обернулся, и копатель узнал Иванушкина. Только тот почему-то переменился: уж больно быстр он был в движениях, да и взгляд…
— Ты! — выдохнул копатель.
— Я, — отвечал беглец и прямохонько засадил Мишане в поврежденный жмыхом глаз.
Копатель рухнул, но, падая, успел ухватить мальчишку за ворот ватника, и подмял Ядвигиного пажа под себя. А сверху грудой навалились жмыхи, так, что копатель пошевелиться не мог, не то, что встать.
— Лео! — заорал в ужасе Иванушкин.
— Беги! — донеслось в ответ.
Но голос шел не из-под груды копошащихся тел, а откуда-то извне. Ив хотел противиться приказу, хотел остаться, раскидать мерзкую кучу и вытащить на свет Леонардо, и спасти, но кто-то другой заставил его против воли повернуться, потом сделать шаг, второй, третий… Иванушкин пошел, потом побежал, все быстрее, быстрее. Какой-то чернушник попытался схватить его — он увернулся. Расталкивая ползущих жмыхов, наступая на их скользкие вялые тела, взбежал на стену. И не задерживаясь, сиганул вниз. Ему казалось, что он сейчас умрет.
Но он не умер.
— Генрих, очнись! Очнись! — Ядвига трясла бизера за плечо, и наконец видение — двор, чернушники и жмыхи — пропало.
Одд сидел в кабине своего синего аэрокара, положив руки на пульт управления. Пальцы онемели также, как и все тело. Пот крупными каплями стекал по лицу, а в груди было холодно, будто Генрих проглотил кусок льда.
— Все получилось! — возбужденно воскликнула Ядвига. — Жмыхи захватили усадьбу, Иванушкин с нами.
Краем глаза Генрих заметил, как Ядвига втащила худощавую фигуру в клетчатой рубашке на заднее сиденье, а сама уселась рядом с Генрихом. Одд с трудом поднял руку и отер лоб. Кусок льда в груди все разрастался.
— Где Леонардо? — спросил он наконец.
— Лео остался в усадьбе, мы ничего не могли сделать, — ответила Ядвига и сама нажала кнопку подъема.
Тихо запели нагнетатели, и аэрокар стал набирать высоту.
— Мы должны вернуться, — прошептал Генрих, понимая, что это невозможно.
Иванушкин на заднем сиденье плакал.
Аэро мчался все быстрее и быстрее. Белая усадьба исчезла. Огороды внизу казались полегшей после дождя ботвой.
— Что это? — Ядвига ткнула пальцем в экран бортового компа — указуя на яркую зеленую точку.
— Погоня, — ответил Генрих и рванул руль высоты.
Земля тут же исчезла, осталось одно небо. Синее, без единого облачко, разрезанное надвое инверсионным следом настоящего лайнера.
— Что ты делаешь! — ахнула Ядвига.
Генрих не ответил. Его аэро набирал и набирал высоту. Желто-коричневый аэрокар чернушников болтался внизу, точно под ними.
— Нагнетатели не выдержат! — заорала Ядвига.
Генрих лишь пожал плечами. И вдруг бросил машину вниз. Вращаясь, она падала, по-прежнему уставившись носом в небо. Пассажиров вдавило в кресла. Компенсаторы тихо всхлипнули — они и так работали на максимуме. Тревожно запел зуммер, предупреждая об опасности.
— Ты что, себя Эрихом Хартманном вообразил, бизер хренов! — взъярилась Ядвига.
