А потом таинственная шкатулка исчезла.
— С нами Бог!»
Опять шкатулка…
Интерес Лени Врача, собиравшего все упоминания о таинственной шкатулке, был неподделен.
«…Старые документы для историка имеют такое же значение, как окаменелости для геолога, а труды ученых как раз являются старыми документами. О мыслях этих ученых они говорят нам понятно хотя бы потому, что люди прежних времен походили на нас. Вот почему если бы произошло изменение естественных законов, то это отразилось бы на всех частях Вселенной, и человечеству, естественно, тоже не удалось бы ускользнуть от всех этих изменений. Если предположить, что человечеству удалось бы выжить в новых условиях, оно непременно должно было бы подвергнуться определенным изменениям, хотя бы адаптивным. Тогда язык прежних людей стал бы для них совершенно непонятным; слова, которые раньше употреблялись, не имели бы для них смысла или в лучшем случае имели бы не тот смысл, что прежде. Не происходят ли некие странные изменения в течение последних нескольких столетий, не меняются ли постепенно законы физики?»
Шурик обалдел.
Не случайно бывший бульдозерист цитировал Менделя. Изучив папку Лени Врача, он мог цитировать кого угодно. Правда,
что может связывать средневековых рыцарей и древних египтян с пьяницей Иваном Лигушей? Какое, черт побери, изменение законов физики?
Будто подчеркивая интеллектуальную несостоятельность Шурика, издали снова донесся голос:
— Барон!
Продам ненасиженное яйцо динозавра средних размеров.
Наконец-то разумное предложение.
Яйцо динозавра. Не насиженное. Нужная штука в хозяйстве!
Шурик насторожился. В пустой стайке под сеновалом, где и мыши, похоже, не водились, вдруг раздался подозрительный шорох. Явно человек… И он явно собирался подняться… Он уже ступил ногой на легкую деревянную лесенку…
Шурик быстро огляделся.
Прелые веники, ссохшееся тряпье, бумаги. В конце концов, можно просто сыпануть в глаза сухой землей.
— Не дури!
— Роальд? — изумился Шурик.
— Не дури! — негромко повторил Роальд, бесшумно укладываясь рядом на мумифицированный чекистский кожан. На Шурика сразу пахнуло спокойной уверенностью. — Держи.
Шурик почувствовал холод ствола.
Табельное оружие, ПМ, пистолет Макарова, зарегистрированный на его имя, но всегда хранившийся у Роальда.
— Зачем он мне?
— Заткнись! Некогда объяснять.
— Костя-Пуза? — догадался Шурик. — Брать будем?
Роальд даже не обернулся.
Свидетели, второго июля принимавшие участие в свадьбе со стороны жениха, срочно дайте о себе знать.
Аккуратно уложив ПМ на пыльную папку, Шурик прильнул к щели.
Лигуша продолжал спать. Ничто в мире не изменилось. Душная жара смирила даже воробьев. Откуда-то докатывались раскаты близившейся грозы.
Скрипнула калитка.
Шурик скептически выпятил губу.
Он ждал Костю-Пузу, бандитов, натянувших на головы женские чулки, да кого угодно, хоть алкашей, а калитку открыла — своим ключом! — Анечка Кошкина. Маленькая, рыжая, в цветастой нарядной кофте. Как-то очень по-женски она поправила короткую юбку и коснулась рукой волос.
— Не люблю я этого… — шепнул Шурик. — Такой нож невозможно не пустить в дело…
С сеновала они отчетливо увидели то, чего никак не мог видеть все еще дремавший Иван Лигуша: решительным движением человека, принявшего важное решение, Анечка Кошкина извлекла из целлофанового пакета и сунула под нижнюю ступеньку крыльца нож.
Узкий.
Самого ужасного вида.
Брось на такой нож женский волос, он развалится на две части, не приостановив движения. Не какой-то там подарочный хрустальный рог, а настоящее холодное оружие!
При всем при этом Анечка не выглядела вертлявой, как шестикрылый воробей. Выглядела она скорее как леди Макбет. Когда-то Шурик видел такую пьесу. Его тогда поразило то, как профессионально отнеслась к своему предназначению небезызвестная леди Макбет. Похоже, Анечка Кошкина твердо решила переплюнуть ее в решимости. С печалью и нежностью глядя на спящего Ивана Лигушу, Анечка осторожно присела на ту ступеньку, под которую сунула нож. Что-то ее томило. Яркие губы кривились. Она то и дело водила рукой по красивому колену, едва прикрытому юбкой.
Лигуша очнулся.
— А-а-а… Ты…
Он как бы констатировал факт.
Похоже, у них у каждого был какой-то свой набор фактов, и факты эти они трактовали и комментировали, опять же, каждый по-своему.
— Сашку-парагвайца ругаешь, — с горечью прокомментировала Анечка. — Сашка за своим едет.
— Ага, — чванливо прокомментировал Лигуша. — Кокосы, бананы, сладкие тростники. Все свое. Этого дурака тонтон-макуты съедят.
— Где ты набрался таких слов? — ужаснулась Анечка. — Сашка — дурак, все знают, только ведь дуракам везет. У него наследство по закону. — Похоже, после автобусной беседы с Шуриком она на многое изменила взгляд. — Парагвай — тоже страна, правда?
— Пусть когти монтерские с собой возьмет.
— Зачем?
— А куда ему без когтей? — чванливо просипел Лигуша. — Пальмы высокие. Как доберется до кокосов?
Губы Анечки дрогнули.
— Ты — скот, — сказала она. Похоже, лимит добрых отношений у Анечки и Лигуши давно был выбран. — Ты в картофельной ботве умрешь, не в пальмах. Сбежать решил, меня бросить? В тебя уже стреляют, скот? Я ради тебя отгул взяла. Хотела в деревню съездить, потом раздумала. Ты же, дурак, без меня вконец рехнешься.
Роальд и Шурик переглянулись.
Сбежать? Лигуша хотел сбежать? Что за планы?
— Ты — скот. — Голос Анечки дрогнул. — Мне твердил, дескать, все верну. Я на тебя только трачусь. Такой рог подарочный! А ты врешь! Только я тебя, Иван, вычислила. Нет скота хуже.
Лигуша самодовольно хмыкнул.
— Семь лет! — горько выдохнула Анечка. — Вчерашнего разговора не помнишь, а про годы вдруг начал говорить.
Семь лет! Почему-то эта цифра пугала Анечку. «Семь лет!» — несколько раз повторила она с отчаянием.
— Всего-то семь лет, — презрительно просипел Лигуша.
— Я что, кривая? — спросила Анечка. — Или глаз у меня косит? Я что, безграмотная и зубы не чищу? Кто привечал тебя? Кто хранил? Кто в ночь за тобою шел?
— …кто рогом хрустальным в ночи размахивал? — сипло хмыкнул Лигуша. — Всего-то семь лет! Другие побольше ждали.
Анечка оцепенела. Ее кулачки сжались:
— В тюрьму упеку!
Лигуша самодовольно промолчал.
— Косте Соловью кто угрожал? Папку у этого Врача кто украл? Драки в кафе кто все время устраивал? Ты не семь, ты все десять отсидишь!
Они заговорили враз, перебивая друг друга.
