- Я тоже поеду! - решительно воскликнула Мадлен. - Я с вами не расстанусь.
- Боюсь, это против всех правил, - возразил Дуглас. К тому времени он уже знал, что Мадлен Филипс обычно путешествует с большой помпой и со множеством чемоданов.
- Конечно, - ответила она, - вот и отлично! Разве я могу отпустить вас одного? Вы станете великим генералом, и я всегда должна быть рядом.
- Но вам не всегда будет удобно, - осторожно повторил он.
- Ну и что ж, глупый! Вы меня совсем не знаете. Я готова к любым лишениям.
- Женщина, если она не сестра милосердия...
- Я переоденусь мужчиной. Я буду вашим ординарцем...
Он пытался вообразить ее в мужской одежде, но видел разве что театральным пажом. Она была так восхитительно и явно чужда всякой мужественности: развевающиеся волосы, грациозные движения, пышная, гибкая, женственная - тут не помогут никакие переодевания.
Так впервые столкнулись их представления о будущем. В те дни оба были пылко влюблены. Друзья пришли в восторг: какая чудная пара, как они подходят друг другу! Благожелатели, гордые тем, что могут быть посредниками в этом прелестном романе, приглашали их обоих в свои загородные поместья на отдых в конце недели; для артистов он начинается в воскресенье утром и кончается среди дня в понедельник. Мадлен не скрывала своих чувств, и о них знали очень многие.
Вот почему признаки возможного разрыва встревожили всех друзей и знакомых.
Говорили об этом разное. Кажется, Дуглас решил отправиться на маневры французской армии как раз тогда, когда у Мадлен может не быть ангажемента.
- Надо же посмотреть, что они делают, - сказал он. - Они собираются испытывать свои новые дирижабли.
Ну, тогда она тоже поедет.
Он пытался увильнуть. Ей это вовсе не интересно. Придется ночевать в какой-нибудь дыре. И сплетни поползут - тем более, что это будет во Франции. В Англии еще допустимы некоторые вольности, но во Франции... Там это истолкуют совсем иначе.
Она молча выслушала эти сбивчивые отговорки. Потом заговорила, и в голосе ее звенела обида. Он хочет быть свободным? Извольте, она не станет ему мешать. Насильно мил не будешь. По ней - пусть едет на какие угодно маневры. Хоть в кругосветное путешествие! И вообще он может отправляться на все четыре стороны. Она не станет его удерживать, портить его карьеру, а ведь когда-то она была убеждена, что вдохновляет его!
Несчастный капитан, разрываясь между любовью и служебным долгом, изо всех сил пытался ей втолковать, что он имел в виду совсем другое.
Что же?
И тут он понял, что и в самом деле имеет в виду едва ли не то самое, в чем она его обвиняет, и, запинаясь, тщился придумать какое-либо объяснение.
Она прогнала его на месяц - можете отправляться на свои маневры, благословляю вас, счастливый путь. Ну, а о ней пусть не беспокоится - у нее свои дела. Когда-нибудь он поймет, что такое сердце женщины... Она глотала слезы - очень картинно! - и военная наука сразу показалась ему таким вздором... Но Мадлен была непреклонна. Он хотел ехать, - пусть едет. Хотя бы на месяц.
Огорченный, он понуро удалился.
В пропасть разрыва хлынули друзья. Джуди Баулс необыкновенно повезло она примчалась раньше всех. Мадлен сама рассказала ей все, и, воспользовавшись привилегией дальнего родства, Джуди пригласила Дугласа на чай к себе в Найтсбридж и без обиняков поговорила с ним по душам. Она обожала говорить по душам с молодыми людьми об их любовных делах; это был, в сущности, единственный вид флирта, который ей разрешал профессор - этот резкий, прямой человек, совершенно непримиримый во всем, что касалось основ супружеской жизни. А у Дугласа был какой-то удивительно приятный цвет лица. Под умелым нажимом Джуди он вынужден был признаться, что не может жить без Мадлен, что ее любовь - свет всей его жизни, что без нее он ничто, а с ней способен завоевать весь мир. Джуди лезла из кожи вон, защищая Мадлен, и довела Дугласа до того, что он начал покрывать поцелуями руку доброй самаритянки. При этом она заметила, как золотятся волосы у него на висках. Милый, растерянный мальчик, и такой простодушный. Это был чудесный, волнующий, богатый переживаниями день для Джуди!
И само собой разумеется, что Джуди, которая уже давно была одержима идеей путешествия в фургоне со "степными ветрами", "вольной дорогой" и прочими прелестями "цыганской жизни", воспользовалась очаровательными любовными неурядицами в романе подруги, чтобы привести в исполнение свой план и уговорить упиравшегося мужа устроить встречу с Дугласом; все это она по секрету поведала миссис Гидж...
Дуглас не знал, что делать. Он отказался было от мысли о Франции, поехал отдохнуть и развлечься в Шонтс, но, претерпев здесь жестокую обиду, неожиданно вернулся в воскресенье в Лондон, уложил чемодан и выедал во Францию. В понедельник днем он был уже в Реймсе. Но тут его остановил образ Мадлен: с каждой разделяющей их милей он становился все прекраснее, таинственнее и притягательнее. И капитан Дуглас начал довольно неуклюже оправдываться перед военным репортером "Дейли экспресс", с которым они должны были присутствовать при испытаниях.
- Тут, конечно, замешана женщина, дружище, - ответил репортер, - и уезжать сейчас очень глупо, но вы ведь все равно сбежите, и, по правде сказать, я вас понимаю.
Дуглас помчался обратно в Лондон и, как и предполагала Джуди, поспешил к месту встречи.
И вот перед ним в блеске солнечного дня появилась Мадлен - счастливая, гордая и прекрасная; глаза ее смеялись, а на губах дрожала улыбка, ветерок играл выбившимися прядями ее чудесных волос и чем-то восхитительно голубым, что, трепеща, обрисовывало ее стройную фигуру; и на миг капитану показалось, что, бросив маневры и возвратившись в Англию, он поступил совершенно правильно и даже великолепно...
Это свидание оказалось точно таким же, как все их прежние встречи. Вернуться к ней - вот что было вершиной его страстных и нежных мечтаний, видеть ее - означало пережить счастливейший миг, а потом вновь начались беспрерывные раздоры и обиды.
По дороге в Лондон ему казалось, что быть с ней - величайшее блаженство, и когда они, понемногу отставая от супругов Баулс и Гидж, спускались к гостинице "Красное Озеро", он вдруг обнаружил, что страстно уговаривает ее стать его женой и очень огорчен ее непонятной уклончивостью.
Как подобает хорошо воспитанному англичанину, он очень старался сохранять спокойствие, не слишком размахивал руками и стискивал зубы, сдерживая волнение, а она плыла рядом в своем голубом наряде, который с удивительной прозорливостью сшила нарочно для этих ветреных высот по образцу Боттичеллиевой "Весны". Он умолял ее выйти за него как можно скорее: он не может жить без нее, не знает ни минуты покоя. Он вовсе не собирался все это говорить, когда ехал сюда; он вообще не мог припомнить, собирался ли он что-нибудь говорить, но теперь, когда она была рядом, он только это и мог ей сказать.
