- Но, дорогой мой мальчик, как же мы можем пожениться? - сказала она. Что станет тогда с моим и вашим будущим, с вашей и моей карьерой?
- Я отказался от карьеры! - воскликнул капитан Дуглас, и в голосе его впервые явственно зазвенело раздражение.
- Не будем ссориться! - воскликнула она. - Зачем заглядывать так далеко? Будем счастливы сегодня. Насладимся чудным днем, солнцем, зеленью, красотой природы. Давайте ловить эти минуты. У нас осталось так мало дней, когда мы можем быть вместе. И каждый... каждый из них должен стать жемчужиной... Взгляните, как клонит ветерок эти высокие сухие стебли словно низкие, широкие волны расходятся кругом.
Она была истинным произведением искусства - при ней исчезало время, долг и обязанности.
Несколько минут они шли молча. Затем капитан Дуглас сказал:
- Все это прекрасно - природа и все прочее, но человек хочет знать, что его ждет.
Она ответила не сразу:
- Вы, наверно, сердитесь, что вам пришлось уехать из Франции?
- Ни капельки, - отважно возразил капитан. - Я убежал бы откуда угодно, лишь бы вернуться к вам.
- Хотела бы я знать...
- А разве я не убежал?
- Хотела бы я знать, со мною ли вы, когда мы вместе... О, я прекрасно понимаю, что я вам нужна! Я знаю, что вы влюблены в меня. Но ведь истинное счастье - это любовь. Может ли хоть что-нибудь сравниться с любовью?
Так они беседовали, пока не очутились под сенью буков. Здесь доблестный капитан решил перейти от слов к делу. Он целовал ей руки и искал ее губы. Она мягко отстранялась.
- Нет, - говорила она, - только если вы любите меня всем сердцем.
И вдруг неожиданно, чудесно, как победительница, ответила ему поцелуем.
- Ах, - вздохнула она спустя мгновение, - если бы ты мог понять...
И, не договорив эту загадочную фразу, снова подставила ему губы.
Теперь вы сами видите, что здесь, среди таинств любви, просто невозможно было заводить разговор о немедленных поисках Билби и доставке его по принадлежности... Это были священные дни...
А между тем Билби скрылся и уходил сейчас к морю...
Даже катастрофа с фургоном лишь слегка омрачила счастливое настроение. Несмотря на некоторую резкость в поведении профессора (он был слегка раздражен, так как вывихнул большой палец и изрядно ушиб колено, к тому же на ухе у него была ссадина, да Уильям еще укусил его за икру), все решили отнестись к аварии юмористически. Кроме Уильяма, никто серьезно не пострадал. Профессор был больше раздосадован, чем ранен, а страшные на вид увечья Уильяма оказались чисто поверхностными - всего лишь вывихнутая челюсть, кровоподтеки, царапины и прочие пустяки; все готовы были, если надо, оплатить убытки; но, к счастью, и разрушения внутри фургона и потери лоточника оказались не настолько серьезны, как можно было ожидать. К вечеру фургон был благополучно водворен в сарай трактира в Уинторп-Сатбери, а Уильям нашел достойных собутыльников в уютном уголке пивного зала, где его рассказ о катастрофе, которую он самолично пережил, и его мнение о профессоре Баулсе выслушаны были с подобающим вниманием и полным одобрением: разносчик кое-что заработал, отвезя всю поклажу из фургона в Королевскую гостиницу "Красное Озеро", и кочевницы со своими спутниками в мире и согласии не спеша направились туда же. Мадлен шла рядом с капитаном Дугласом и его мотоциклом, который он забрал на месте покинутого привала.
- Теперь остается только, чтобы эта штука тоже сломалась, - сказала она.
- Мотоцикл может мне понадобиться, - возразил он.
- Ну, нет. Небеса свели нас вместе, а теперь господь сокрушил наши корабли. По крайней мере он сокрушил один из кораблей. Взгляните, вон луна - словно огромный щит. Это Луна - Покровительница урожая?
- Нет, - ответил капитан, вновь ударяясь в поэзию, - это Луна Покровительница влюбленных.
- Она словно благословение небес над нашей встречей.
Да, миг был слишком благословенным, чтобы капитан мог заговорить о Билби.
Это воистину была ночь влюбленных - ночь, напоенная мягким сиянием, когда в каждом уголке словно укрывается живая тайна бытия, и сердца не просто бьются, а трепещут от волнения, и глаза сияют как звезды. После ужина все накинули шали и плащи и вышли в залитый лунным светом сад. Чета Гидж растаяла во мраке, подобно ночным бабочкам; профессор откровенно любовался своей преобразившейся Джуди. Ночь творит свои чудеса. Наши влюбленные были здесь одни; только на озере катались в лодках несколько парочек.
Мелодичный голос Мадлен еще некоторое время доносился до ушей двух необычайно рослых официантов, убиравших кофейную посуду со столиков на веранде, а потом все стихло...
Утро застало капитана Дугласа в отчаянии. Он горел желанием как можно скорее объяснить Мадлен, что ему просто необходимо сию же минуту разыскать Билби. Он только теперь начал понимать, какая редкая удача выскользнула у него из рук. Он упустил Билби, и теперь оставалось лишь одно - как можно скорее снова найти мальчишку, пока тот не исчез бесследно. На беду, артистические привычки мисс Филипс не позволяли ей вставать раньше полудня, и в ожидании удобной минуты для объяснения капитан волей-неволей должен был подыскать себе хоть какое-нибудь занятие.
Ведь нельзя же просто взять да и уехать без всяких объяснений.
Он коротал время на площадке для гольфа в обществе профессора Баулса.
Профессор играл отлично и притом ничуть не страдал мелочным тщеславием: он от души хотел, чтобы и все остальные играли так же хорошо. И, не щадя сил, обучал их. Заметив хоть малейшую ошибку - а игроки в гольф беспрестанно делают ошибки, - он тотчас объявлял об этом во всеуслышание, объяснял, в чем заключается ошибка, и старался во что бы то ни стало показать, как избежать этой ошибки в будущем. Не в пример многим профессиональным тренерам, он не ограничивался наглядным примером собственными ударами, но не упускал ни одного случая подробно разобрать ошибку теоретически. Спустя некоторое время он счел необходимым намекнуть капитану, что в наше время военному человеку не мешало бы получше владеть собой. А наш капитан не переставал фыркать и "тьфукать", а вскоре уже явно стал чертыхаться вполголоса; играл он рывками, бил с натугой, но недостаточно сильно, один раз вообще промахнулся по мячу и несколько раз ударил вкривь и вкось. Глаза его под светлыми ресницами горели бешенством.
Он вспомнил, что всегда ненавидел гольф.
И профессора тоже. Он всегда ненавидел этого профессора.
И мальчишку, подносившего мячи; во всяком случае, он бы его тоже всегда ненавидел, если бы знал раньше. У этого мальчишки была такая деревянная физиономия, что от одного этого поневоле взбесишься. Как там ни бей, отличный удар или никудышный, а этот болван с застывшей рожей все равно остается невозмутимым. В душе-то уж он, конечно, в восторге от всего происходящего, но лицо остается деревянным...
