А вот Дония не подпадает под эти мерки. Никогда ещё он НЕ имел такой любовницы и даже не слышал о таких. Однажды между поцелуями под луной, забыв о ночном холоде, он сказал ей об этом.
— С Сидиром я сдерживала себя, — прошептала она. — О, какое это счастье — обрести друга!
И взъерошила ему волосы, и их ласки возобновились.
«А ведь больше она мне ничего не говорила, — ударило вдруг Джоссерека. — Я же полностью раскрылся перед ней. Что бы мы ни делали, душой она не со мной.
Если только у неё есть душа, если у неё есть какие-то интересы, стремления, если она способна на любовь — не только к жизни. Если она не просто здоровое животное. Нет, — возразил себе Джоссерек, — её суть гораздо глубже. Разве было у нас время, чтобы поговорить по душам? Мы шли, добывали еду, останавливались на привал, ели, играли, спали, снова играли и снова шли. Ее терзает страх за судьбу её народа… Как желал бы я, чтобы это было правдой».
Он услышал, что Дония отказывается ехать верхом, и тоже отказался из гордости — вопреки голосу своих стертых ног, как натуженно пошутил про себя. Даже в хороших башмаках он не угнался бы за Донией, когда та шла быстрым шагом. Он тоже силен и вынослив, но по-другому.
После обмена несколькими расхожими фразами Эрроди замоли чала. Джоссерек тихо спросил по-арваннетски:
— Разве ей не любопытно узнать наши новости?
— Как же, просто не терпится, — ответила Дония. — Но ведь все подворье тоже захочет послушать. Зачем же нам повторять ещё раз?
И верно, зачем, подумал Джоссерек — и ещё подумал о том, что безоружная женщина, одна, как ни в чем не бывало едет по безлюдному краю, и о том, что в рогавикском языке нет слов, выражающих благодарность. Из всего этого складывалось представление о народе, для которого терпение, мир и готовность помочь — нечто само собой разумеющееся. Как совместить с этим индивидуализм, деловую сметку и четкое осознание своих прав на собственность, о которых говорят южане, и скрытность, которую наблюдал он сам… кроме тех случаев, когда их обуревает смертоносная ярость? Он в недоумении покачал головой и поплелся дальше по степной траве.
День был ясный и ветреный. Облака неслись на белых парусах, ястреб парил в воздушном потоке, на полях топорщили крылья вороны, и лужи морщила рябь. Вокруг подворья шелестели живые изгороди, качали ветвями орешник, яблони, сахарные клены, буки. Четверо молодых женщин занимались прополкой: в таких поселениях всегда засевали небольшой участок злаками и овощами для себя и на продажу. Увидев путников, женщины оставили работу и присоединились к ним. Их примеру последовало все подворье.
Дония говорила, что подворье походит на зимовье, только оно больше. Наполовину врытый в землю жилой дом занимал восточную сторону двора — между овощными грядками и крутой дерновой кровлей поблескивали застекленные окна. Прочие стороны прямоугольника составляли конюшни, сараи, мастерские. Материалами для построек, простых и прочных, служили дерево, кирпич местной выделки, зеленый дерн. Довольно широкое применение древесины на этой равнине, которую природа обделила лесами, подсказало Джоссереку, что северяне ведут оживленный торг с лесными жителями за пределами своих земель. Большие телеги и сани, мельком увиденные им в дверь сарая, могли перевозить солидные грузы. Посреди мощенного кирпичом двора стоял ветряк, качающий воду, на южной стороне дома — солнечный коллектор, и то и другое южного производства, примитивное по меркам Ичинга, но вполне пригодное здесь. Дымовой маяк главной трубы сейчас бездействовал, но на очень высоком, укрепленном распорками шесте развевался, красный флаг. На уровне глаз к шесту был прибит череп буйвола, украшенный эмалью, — память о каком-то событии, в честь которого подворье получило свое имя.
Здесь обитали около тридцати человек. Среди них — трое мужчин, более кряжистых, чем обычно бывают северяне, выполнявших самую тяжелую работу. Остальные были женщины, от шестнадцати-семнадцати лет и старше. Одевались они крайне разнообразно, а то и вовсе обходились без одежды — здешние правила этого не запрещали. (Джоссерек спрашивал себя, запрещают ли они хоть что-нибудь.) Женщины не толпились вокруг и не мололи языками, но подходили, здоровались, предлагали помощь. Несмотря на то что Дония так ублажала Джоссерека, он пришел в возбуждение от такого обилия стройных тел. Рыжая девушка, перехватив его взгляд, усмехнулась и сделала недвусмысленный призывный жест.
Дония заметила это, усмехнулась девушке в ответ и спросила Джоссерека по-арваннетски:
— Хочешь поспать с ней? Похоже, она хороша.
— А ты? — опешил он.
— Для меня тут никого нет. У мужчин слишком много работы. И я бы не прочь поразмыслить в тиши и покое.
Эрроди, спешившись, скользнула к Доний и вопрошающе взяла её за руку. Та в ответ ласково, едва заметно покачала головой. Эрроди скривила рот и слегка пожала плечами, как бы говоря: что ж, спросить никогда не помешает, верно, милая?
Внутри дом не похож был на семейный, судя по описаниям путников. Там имелась большая общая комната, где к трапезе ставились на козлах столы, — в ней были красивые деревянные панели и драпировки, но свои личные вещи обитатели подворья держали у себя в комнатах. Остальное здание, не считая хозяйственных помещений, занимали спальни для гостей. Эрроди подвела их к приделанной у стены скамье. Ее товарки расселись вокруг на подушках или растянулись на ковре из сшитых собачьих шкур. Стульями рогавики не пользовались. Рыжая устроилась у ног Джоссерека — отнюдь не в знак покорности, а подтверждая этим свою заявку.
Лицо Донии стало серьезным.
— Вечером мой друг хочет рассказать вам о далеких странах и удивительных приключениях, — сказала она. — Теперь же я сообщу вам свои новости.
— О том, что на нас опять идут южане? Тьфу! Это мы знаем, — ответила Эрроди.
— Да, наверное. Но знаете ли вы, что они хотят построить крепости по всей Становой и оттуда опустошать страну?
— Я думала об этом.
— Рано или поздно они набредут на Бычью Кровь. Скорее рано, чем поздно. Я видела их конников на маневрах.
— Мы готовимся к тому, чтобы уйти при первом же известии. Многие семьи одного только рода Орик обещали взять к себе по двое-трое человек, чтобы у всех было где укрыться. — Речь Эрроди звучала мужественно, и все присутствующие слушали её спокойно — то ли смирившись, то ли веря в грядущую победу. Джоссерек заметил, однако, что Дония ничего не сказала о крайних мерах, замышляемых врагом.
Вместо этого она кратко объяснила, как они с Джоссереком оказались здесь. Горница загудела — глаза загорелись, руки замелькали в воздухе, головы подались вперед. Рогавики вовсе не лишены были любопытства и охоты почесать языком.
