Глава 9. Поход за волшебной грушей
Жила на свете девушка Машенька. Были у нее муж и двое детей. И так в ее жизни вышло, что влюбилась она в нового человека. То есть Машенька пока еще представляла смутно, что она его полюбила, но что-то в ее сердце пощипывало, намекая на родившуюся любовь. Звали этого нового человека Ванечка, Иван Васильевич Вепсаревич.
День был ясный, и над Смоленским кладбищем плыли облака и птицы. Машенька свернула с аллеи и по тесной дорожке между крестами направилась к невзрачной часовенке. Отступила с дорожки за куст рябины, пропустила задыхающуюся бабку и медленно пошагала дальше. В часовенке она пробыла минуту, ровно столько, чтобы купить заговоренные свечи. Про свечи она слышала от подруги - та, когда болел ее муж, покупала у Ксении Блаженной несколько трехрублевых свечечек и ставила их Пантелеймону-целителю. Подруга говорила, что помогает.
Машенька со свечами в сумке прошмыгнула мимо Смоленской церкви, косым взглядом зацепившись за колокольню и за кроны кладбищенских тополей. Отвела глаза от крестов и скоро уже была за оградой. Кладбищенские церкви Машенька не любила, а почему, не понимала сама. Что-то в них было жуткое, пахло сырой землей, и запах сырой земли не заглушали ни свечи, ни ладан батюшек.
Машенька свернула на Малый, после ехала на неторопливом троллейбусе и думала о вещах простых Как она сейчас минует свору блаженных князь-владимирских побирушек, тихонько войдет в собор, тихонько поставит свечи, покрестится неумело за бедного Ванечку Вепсаревича, чтобы бедный Ванечка Вепсаревич избавился от своих болячек и поскорее выписался на волю. Ну а после, уже на воле, она как-нибудь придумает повод, чтобы Машенька и Ванечка встретились, а там уж что получится, то получится.
Она вышла на остановке против собора, перешла улицу и направилась к церковной ограде. Зачем-то остановилась возле ворот и увидела на доске объявление:
"Граждане прихожане! Просьба свечи, купленные в других храмах, у нас не ставить - они не угодны Богу".
Руки у Машеньки опустились. Она стояла и не знала, что делать.
"Значит, Иван Васильевич не в больнице". Зажатая в руке паутинка вела Лелю по петербургским улицам и становилась горячее и горячее. Когда автобус переехал Неву, жар сделался почти нестерпимым, и Леля подула на свой кулак, в котором зажимала находку. На остановке возле большого собора паутинка уже чуть не светилась, и Леля сообразила: ей пора выходить. Сердце стучало гулко, когда она шла к собору, но в нескольких шагах от ограды неожиданно успокоилось. Паутинка выстрелила последним теплом в ладонь и успокоилась тоже. Перед Лелей стояла девушка с растерянным и очень грустным лицом.
- Здравствуйте, - сказала ей Леля, - я - Медсестра Леля.
- Маша, - улыбнулась ей Машенька, но улыбка получилась натужной, не похожей на Машенькину улыбку. Машенька задумалась на мгновенье и поправилась: - Медсестра Мария.
Что-то в подошедшей к ней девушке было притягательное и сильное, и сила эта была теплой и мягкой, как мамины поцелуи в детстве.
- Я хотела свечку поставить, а здесь нельзя, - пожаловалась Машенька Леле. - А на кладбище в церкви я не хочу - там ставишь за здравие, а кажется - за упокой. Вот, теперь не знаю. что делать.
- Очень просто, - сказала Леля. - Вы ведь за здравие Ивана Васильевича свечку хотите поставить?
- Да, - удивилась Машенька.
- Одними свечками Ивана Васильевича не вылечишь. Но свечки нам пригодятся тоже. Вы где живете?
- Рядом, - сказала Машенька, - угол Съезжинской и Большой Пушкарской Только я сейчас домой не пойду, у нас в подъезде... ну, в общем, крыса. Она вообще-то живет в подвале, но днем, когда все работают, выходит из подвала на лестницу. Я боюсь...
- Крыса, - сказала Леля и рассмеялась. - Отлично, пусть будет крыса. С крысой легче, чем с тигром или собакой. Вы курите?
- Да, курю.
- Давайте посидим на скамейке, вон там, в садике. Вы покурите, а я вам кое-что расскажу. Ну а после пойдем разбираться с крысой.
Дверь в подвал была на запоре. Леля змейкой, запечатанной в перстеньке, приложилась к замочной скважине, дужка звякнула и слетела с ригеля. Первой Леля, следом Машенька, боязливо, - девушки спустились в подвал. Узкий луч Лёлиного фонарика выхватил из пустого мрака смоленую обвязку трубы и ржавый с выбоинами кирпич за ней. В стене у пола, как раз под трубой, мрак был гуще, и оттуда тек грязный воздух. Леля сделала Маше знак и показала на дыру под трубой.
- Там, - сказала она чуть слышно. - Я полезу, а ты оставайся здесь.
- Я боюсь. - Машенька вздрогнула и вплотную прижалась к Леле. - Она выскочит - я умру от разрыва сердца.
- Хорошо, только дырка тесная, не под твою фигуру.
- Главное, чтобы голова пролезла. Остальное мягкое, как-нибудь протащу.
Дыра их пропустила обеих, с трудом - Машеньку, а Лелю легко. Место, где они оказались, было чем-то вроде хранилища всякого ненужного хлама. Леля с Машей отыскали угол почище и примостились на нешироком выступе, подстелив на кирпич газету. Но перед тем как вот так устроиться, Леля вынула из заплечной торбы переплет от сочинения Степана Колосова "Жизнь некоторого мужа и перевоз куриозной души его через Стикс реку" и бросила кожаную приманку в пыль возле ног.
Пять минут они провели в молчании. Затем Машенька негромко чихнула, прикрывая ладонью рот.
- Это к счастью. - сказала Леля, и Машенька тогда чихнула еще.
- Я до ИНЕБОЛа в Первом меде работала, на хирургии, сестрой-анестезисткой. Так был у нас случай, мы одного эфиопа оперировали. Что-то простое, вроде язвы двенадцатиперстной кишки. Наши хирурги за десять минут такие операции проводят, а когда под этим делом, так вообще минуты за три. Насобачились. Ну так вот. Режет наш Терентьич эфиопу брюшину, скальпелем чик-чирик, а оттуда, когда он брюхо-то эфиопу взрезал, как поперли синие пузыри, а внутри, в пузырях-то этих, ногти, волосы, шкурки сморщенные, щетина... Ну, Терентьич наш, как Чапай в кино, скальпелем, как шашечкой, хрясь да хрясь, в смысле по пузырям по этим. А они, ты ни за что не поверишь, пыхают в нас лиловым дымом и будто бы пропадают в воздухе. Колдун, короче, этот эфиоп был, сын какого-то царя эфиопского. А у нас здесь в аспирантуре учился на адвоката.
- Знала я таких эфиопов, - шепотом сказала ей Леля. - У нас в Сибири есть поселок Зюльзя, это под Нер-городом, который на Нерчи, там еще Тэкер и Окимань рядом, может, слыхала? Так там, в Зюльзе, целая семья их жила, правда, эти были не эфиопы, а какие-то йоруба из Нигерии, их еще во время дружбы народов зачем-то в Сибирь пустили. Так они, эти йоруба, когда кто-нибудь из их родни заболеет, превращались в таких ма-а-аленьких муравьев, залезали через ноздри больному во внутренности и там ползали, причину болезни искали. Как причину эту найдут, так сразу ее съедают, и больной уже здоровый, а не больной. У них еще, когда кто-нибудь умирал, то головы хоронили отдельно, через год после туловища, в ту же могилу клали. Студень они варили хороший, йоруба эти, и вообще люди были хорошие, приветливые, не то что столичные оглоеды.
