кривой, зато румяный и ароматный. Семейный ужин выдался чудесным, после напряженной службы домашние умели согреть и расслабить.
В те выходные майор был счастлив так, как не был счастлив уже никогда. В понедельник он не вышел на службу.
Воскресенье, если оно совпадало с выходным в графике Артема, становилось для всей семьи праздником. На их 273-й этаж приезжали гости, чаще всего старшая сестра Марины Аглая с мужем Арсением. Они шумно и весело готовили на просторной кухне пирог с грибами и рисом или заварной кекс с изюмом, а иногда и то и другое, а еще крепкий душистый глинтвейн с перцем, гвоздикой и корицей. Делились наболевшим, рассказывали друг другу новости. Хотя папа Тёма нечасто появлялся на кухне, взятый в надежный плен детьми, с которыми они собирали модели, рисовали, играли в шахматы, в города.
Сейчас в просторном зале их роскошной пятикомнатной квартиры стояла такая тишина, что Марина, оставив Сеню доваривать рис и ворчать на Глашу, вышла в коридор и прислушалась. Но нет, тихо. Куда они подевались?
На ходу вытирая руки о фартук, Марина заглянула в светло-розовую спальню, затем в кабинет Артема с поблескивающим в темноте кожаным диваном и, наконец, медленно, словно боясь засады, выглянула в зал и – замерла от увиденного.
Сын Илья стоял на цыпочках и не дышал, открыв от удивления рот и прижав руки к груди на том же уровне, что и вошедшая мама. Напротив него, расставив ноги, стоял отец, при этом руки его были подняты и вытянуты вперед, будто он птица и пытается прикрыть птенца от внешней угрозы. В роли птенца была Катя, хотя мама не сразу поняла, что с ней происходит. Дочь стояла на одной ноге, с необычайной гимнастической гибкостью опустив корпус вертикально вниз, прижавшись головой к голени, при этом вторая ее нога торчала строго вверх, как тонкая мачта. Или как перо поплавка, когда клевала мелкая рыбешка, потому что ножка Кати от напряжения мелко дрожала.
– Не тронь! – сдавленно крикнула откуда-то снизу Катя, лицо ее было красным от натуги. Отец тут же отдернул руку, которой хотел было подстраховать дочь.
Катя медленно, дрожа все сильнее, начала опускать идеально ровную ногу, поднимая туловище, выпрямляясь. Мама быстро-быстро захлопала в ладоши, это вышло очень по-детски, но вдруг и отец, и Илья ее поддержали, и в зале раздались овации. Катя стояла совсем красная, не только от напряжения, а от смущения, редкого на ее надменном остреньком личике.
– Веточка! Красотка! Моя балерина! – восхищалась мама, радостная вдвойне, так как балетная школа была ее мечта и идея.
– У-у-у! Какие мы серьезные! – воскликнул отец и тут же получил – Катя ткнулась головой ему в живот. Где она научилась так больно напрашиваться на объятия, отец не знал, но тут же сгреб дочку в охапку и начал целовать ее за ухом, и Катя истошно завопила от щекотки. Спасать сестру бросился Илюха, но отец схватил его другой рукой и впился пальцами в бок. Не выдержав поднявшегося визга, мама, прикрывая уши, побежала на кухню, там было чем заняться: и рис, и замоченный изюм, и, судя по голосам, сестра с мужем начинали ругаться.
Игрища и потасовки, общая суматоха дошли до своего пика к полуночи, взрослые напились глинтвейна и коньяка, дети совсем развинтились, и угомонить их стало непростой задачей. Отец весь вечер провел с детьми, то и дело забегая на кухню, отдавая честь присутствующим, выпивая стаканчик обжигающего глинтвейна или чего покрепче.
– Уть! – смешно крякал он, готовый тут же бежать обратно.
– Ать! – смеялась Глаша и, тоже не дура выпить, опрокидывала стопку.
Счастливый отец семейства испарялся, Глаша остро пахнущими спиртовыми губами чмокала в нос своего Сеню, и Марина смеялась, раскрасневшаяся и довольная.
Иногда она выбегала из кухни, находила мужа, хватала за рукав, шипела ему на ухо:
– Хва-а-атит! Тёма! Закругляйтесь уже! Тебе на службу завтра!
Но товарищ милиционер бросался целовать руки жены, шутливо бодая и выталкивая Марину из коридора обратно в кухню, и ей оставалось только хохотать.
Марина знала, что муж ее в смысле алкоголя – скала. Наутро после подобных гулянок выгребая на кухне из-под стола груду пустых бутылок, она встречала Артема бодрым и свежим. Он входил в дышащей прохладой рубашке, гладкий розовый подбородок сиял после бритья и лосьона. Чтобы не нарушать такую красоту, Марина целовала мужа очень аккуратно в самый кончик носа, быстро-отрывисто произнося полушепотом: «Люблю».
Вот и сегодня утром, стараясь не греметь, она сложила бутылки в мусорный пакет, убрала под раковину, затем включила воду, подставила под струю турку, и тут вошел муж, она обернулась, потянулась к нему для поцелуя, но он прошел мимо и сел за стол.
– Что случилось? – спросила она.
Он молчал, ссутулившись на табуретке, глядя куда-то в пол и вбок.
– Тёма! Что? Тебе плохо? – она бросилась к нему. – Я принесу нашатырь, ты очень бледный…
Марина хотела бежать в ванную за аптечкой, но он схватил ее за руку.
– Звонил полковник. Семенов. Сказал, чтобы я на дежурство сегодня не выходил. Видимо, это какая-то ошибка, сбой, но он говорит, что речь идет о моем…
Он встал, шагнул к раковине, выключил воду, бьющую струей в переполненную турку, и в полной тишине закончил:
– Сказал, что я под следствием.
И, выходя из кухни, добавил:
– Не спрашивай ничего. Я сам не знаю. Пойду ребятам звонить.
Все утро Артем просидел в кабинете, но Марина не слышала, чтобы он с кем-то разговаривал.
Обедать не стал, но и не раздевался, так и ходил по дому в белой рубашке. Ближе к вечеру все-таки набрал кого-то, Марина услышала через дверь, проходя мимо. Он позвонил Даше, но без толку, она ничего не знала и выяснить не могла. Пытался поговорить с Семеновым, но тот сначала не брал трубку, а потом сказал, что все расскажет следователь. Странным показался разговор с Егорычем, главным механиком оружейного сектора Управления. Кажется, он что-то знал, но разглашать не торопился. Наконец, майор набрался храбрости и позвонил генералу Петру Никитичу Афанасьеву, ветерану четырнадцати войн, двухсотлетнему сокурснику отца, Лукина-старшего.
Артем говорил с «дядей Петей», и ладони его потели, хотя бодрый голос он имитировал удачно. Глухой на оба уха, генерал не признавал ни слуховых аппаратов, ни всевозможных вспомогательных имплантов, а предпочитал, чтобы люди надрывались и орали в трубку.
– Так ты говоришь что? Что они нашли? А? Чего? Чего говоришь?! – кричал генерал хрипловатым старческим баском. – Кто? Семенов? Может, копает под тебя Семенов? Какие у них доказательства? А где следователь?
– Следователь звонил, Петр Никитич! Егорычу я сам звонил! Они подтвердили…
