Порнсен двинулся вперед, неуверенно щупая воздух руками, возя подошвами по траве, чтобы не споткнуться на первом же камушке. И вдруг нащупал кончиком сапога останки дохлого жучи. Приостановился, нагнулся пощупать. Обхватил руками таз, обхватил ребра, замер. Подумал-подумал, принялся ощупывать скелет во всю длину. Пальцы ткнулись в череп, обогнули, уперлись в обвисшие клочья мяса.
И вдруг, видимо, придя в ужас, может быть, поняв, что те, кто обглодал жучу, где-то рядом, а он, Порнсен, беспомощен, АХ выпрямился и бросился бежать. Испуская хриплый вой, пересек полянку. И так же вдруг вой оборвался. Порнсен налетел на дерево и рухнул навзничь.
И шевельнуться не успел, как исчез под грудой свистящих и стрекочущих тварей, отсвечивающих бледными поганками.
Не до рассуждений тут, что надо, чего не надо. Хэл с воплем кинулся на муравьев. Наполовину полянку не пересек, а те уже исчезли во мраке, но недалеко ушли — было видно, как под деревьями снует что-то белесое.
Добежав до Порнсена, Хэл припал на одно колено, глянул.
А на том уже вся одежда в клочья, кожа располосована. Глазницы уставлены вверх, из перекушенной яремной вены ключом бьет кровь.
Хэл взвыл, вскочил и бегом бросился вон из чащобы. Позади раздались верещанье и свист, муравьи скопом хлынули из-за деревьев. Хэл не оглянулся.
Опомнился на улице под фонарями, и тут внутреннее напряжение сыскало выход. Слезы брызнули из глаз. Плечи затряслись от рыданий. Едва на ногах устоял. Внутри полыхнула жгучая резь.
Сам не понял, что в этом выразилось — скорбь или ненависть, потому что ненавистный местью больше не грозил. Наверняка, это были разом и скорбь, и ненависть. Что бы ни было — подействовало, как отрава, и плоть отвергла отраву, обжигавшую внутренности, как кипяток.
Но покидающую тело. Хоть и казалось, что он вот-вот сдохнет, однако по мере приближения к дому отрава иссякала. От усталости руки-ноги едва шевелились, как свинцом налитые, еле достало сил вскарабкаться на крылечко.
И в то же время на сердце полегчало. Сердце билось мощно, гнало кровь по жилам так, будто когти, что на нем сошлись когда-то, наконец разжались.
А в предрассветной мгле, укрытое в шестиугольной арочке парадного, землянина поджидало долговязое привидение в светло-голубом саване. То был Лопушок, сострадалист. Лопушок откинул капюшон и явил физиономию со ссадиной на левой щеке и кровоподтеком под правым глазом. Прочистил горло и сказал:
— Какой-то ханыга с меня маску сдернул и приложил знатно. Зато позабавились. Время от времени стравливать пар полезно для здоровья. А вы-то куда подевались? Я боялся, что вас полиция прихватит. В принципе ничего страшного, но ваши коллеги на корабле на такие дела смотрят косо.
Хэл слабо улыбнулся.
— Не то слово.
И подивился, откуда Лопушку известно насчет возможной реакции корабельного начальства. Насколько много жучам вообще известно о землянах? В курсе ли они, что затевают пришельцы, уж не задумали ли контрудар? Если задумали, то какой? Их технология, насколько удалось разобраться, очень отстает от земной. Правда, в психологии они как будто впереди землян, но это-то понять можно. Давным-давно Госуцерквство объявило, что психология доведена до совершенства и нет необходимости в дальнейших исследованиях. И в этой области воцарился полный застой.
Мысленно пожал плечами. Слишком устал, чтобы думать о таких вещах. Хотелось одного — рухнуть в постель.
— Тоже, как видите, влип. Потом расскажу.
— Могу себе представить, — ответил Лопушок. — Покажите-ка руку. Давайте, я вам ожог обработаю. Яд полуночника — штука поганая.
И Хэл, будто ребенок, поплелся за Лопушком к нему домой и дал наложить на запястье противовоспалительный тампон.
— Вот теперь буверняк порядок, — объявил Лопушок. — Идите, ступайте спать, почивать. Завтра поделитесь впечатлениями.
Хэл поблагодарил и спустился ниже этажом. Долго возился с ключом, рука не слушалась. Наконец, помянув всуе имя Впередника, попал ключом в скважину. Закрыл дверь за собой, запер и окликнул Жанетту. Видимо, она пряталась в шкафу в спальне, потому что две двери хлопнули. Вмиг прибежала. И крепко обняла.
— Ой, мо-н-ом, мо-н-ом! Что случилось? Я так волновалась. Ночь проходит, тебя все нет, я думала, вот-вот крик подниму.
Было чувство вины, ведь наделал ей тревоги, но был и миг злорадства, поскольку сама же этому виной. Мэри тоже, наверное, посочувствовала бы, но долг и обязанность наказали бы ей взять себя в руки и прочесть мужу нотацию по поводу его антиистинных помыслов; мол, поделом ему за них досталось.
— Встрял в драку.
Заранее решил: ей — ни слова. Ни об АХ’е, ни о полуночнике. Потом, когда дух переведет.
Она помогла развязать плащ, снять капюшон и маску. Повесила их в шкаф в прихожей, а он рухнул на стул и закрыл глаза.
И тут же открыл при звуке жидкости, льющейся в посудину. Жанетта стояла перед ним и наполняла из бутылки огромный стаканище. От запаха таракановки желудок свело, от вида прелестной девушки, которая собирается пить эту рвотную гадость, все в глазах завертелось.
Она глянула на него. Чудесные дуги-брови вскинулись.
— Что такое?
— Ничего, — простонал он. — Сама же видишь, как я буверняк в форме.
Она отставила стакан, взяла Хэла за руку и повела в спальню. Усадила на постель, мягко нажала на плечи, чтобы лег, сняла с него обувь. Он не противился. Расстегнула ему рубашку, потрепала за волосы.
— А буверняк ли?
— Даже сверхбуверняк. Одной левой весь мир отделаю, как бог черепаху.
Кровать скрипнула, Жанетта встала и вышла. Незаметно подступил сон, но тут она вернулась. Он с усилием открыл глаза. Жанетта стояла рядом со стаканом в руке.
— Хэл, а ты глоточек не хочешь?
— Сигмен великий! Ты что, не понимаешь?
От ярости его подбросило, он сел.
— Как ты думаешь, отчего мне худо? Я этой дряни видеть не могу. Видеть не могу, как ты ее пьешь! Тошнит! От одного твоего вида с ней в руках тошнит! Ты что, не видишь? Сдурела?
У Жанетты глаза округлились. Кровь с лица схлынула, одни губы плывут пунцовой луной по белу озеру. Рука затряслась так, что стакан расплескало.
— Но… но… — пролепетала она, — я так поняла, что тебе буверняк хорошо. Что ты хочешь лечь со мной.
Ярроу застонал. Закрыл глаза и откинулся на спину. Ехидство до нее не доходит. Она все понимает буквально. Ее надо перевоспитывать. Не будь он так без сил, ее откровенные речи повергли бы его в ужас — как речи Женщины в Красном из “Талмуда Запада” в той главе, где она норовит соблазнить Впередника.
