Мы собрались вечером в «кают-компании» — обеденном зале гостиницы, где я жил эти дни.
— Вы обещали, — обратился я к Смирнову, — рассказать историю вашего фонарика.
Геннадий Степанович задумался.
— История, — сказал он после небольшой паузы, — не очень сложная. Это фонарик моего товарища. Он погиб в Ленинграде от фашистской бомбы во время войны. Мы работали с ним в одном институте над одной проблемой. Во время налета бомба упала на тот корпус, где дежурил мой товарищ. Вы ведь знаете: наши враги хотели уничтожить нашу культуру, науку, нас самих… Дорого обошлась всему человечеству эта авантюра обреченных на гибель безумцев. Но победное шествие к коммунизму ни им, ни кому другому не удастся ни остановить, ни замедлить. Нам есть чем гордиться: наша страна, наш народ, наша партия показывают путь всему человечеству, путь в светлое будущее, где все силы природы будут использоваться только для блага людей. Фонарик и черновая тетрадь с записями — все, что осталось из личных вещей моего товарища.
Геннадий Степанович умолк. Может быть, он вспоминал далекие дни ленинградской блокады.
— А что это за проблема, над которой работал вы и ваш погибший друг? — спросил кто-то.
— Мы работали над проблемой электрообогрева почвы. Знаете, у нас на Камчатке есть места, где бьют горячие источники. Там зеленеет трава, растут цветы даже тогда, когда кругом снег. И мы представили себе цветущие оазисы, созданные искусственно во многих местах холодного севера. В дни войны, делая все возможное для фронта, мы смотрели и в будущее. Мы были уверены в общей нашей победе.
Мой друг погиб, но дело, которое мы начали с ним вдвоем, осуществляется сейчас большой группой ученых. Ни одна его мысль, ни одна строка записей в тетради не оставлены без внимания. Его именем назван самый метод превращения тундры в сад. Может быть, лучшим памятником ему будут эти вечно цветущие оазисы в Арктике, которые, я верю, здесь скоро появятся в большом числе. Наш яблоневый сад и опытные сады в других пунктах Заполярья являются первыми участками этих оазисов. А фонарик я оставил себе…
— Собственно, проблема, над которой мы все с вами работаем, — сказал Геннадий Степанович после паузы, — одна: это — техническое завтра страны победившего социализма. Мы ведь инженеры. И наш вклад в строительство коммунизма может выразиться в чем? В выработке такой техники, которая облегчит советским людям движение по пути к заветной цели. Конечно, каждый из нас в своей области может сделать не так уж много, но объединенные и организованные усилия всего народа могут совершить то, — Геннадий Степанович усмехнулся, — по сравнению с чем все чудеса, описанные в легендах, сложенных за всю историю человечества, покажутся пустяками. Если когда-нибудь, — добавил он, — будущему человечеству понадобится произвести изменения в солнечной системе, то к тому времени, когда возникнет эта задача, люди коммунистического общества будут обладать средствами для ее выполнения. Нет границ могуществу свободного человека!
Он произнес это, как тост, и поднял бокал.
* * *
С чувством сожаления покидал я бухту Капризную. Но в Москве меня ждала работа, и она тоже была частицей того общего труда, о котором говорил Геннадий Степанович.
Половинка Луны висела низко над горизонтом, когда я на аэродроме садился в электролет.
Не было никаких приключений в это мое посещение бухты Капризной. Я видел вещи не более поразительные, чем те, что я мог бы увидеть в других местах. Ведь всюду в нашей стране делаются интересные дела, происходят открытия, дружно работают люди. Объект 21 был только одним из многих.
Но у меня было ощущение, что я пережил огромные события в эти дни.
Голубь был довольно обычного вида — сизый, с красными лапками, и только коричневый хвост и несколько белых перьев в крыле выдавали в нем породу.
Он свалился буквально с неба, причем это произошло так неожиданно, что ни я, ни Сергей Одинцов не заметили, откуда он взялся.
Правда, мы смотрели в этот момент не на небо, а на землю. Только что мы сделали очередную «закопушку» — вырыли небольшую яму в земле, и нам не терпелось узнать, нашли мы клад или нет.
Кругом стоял лес, первобытный и дикий, высились сопки, лежали огромные камни, истертые временем.
Сокровище, которое мы разыскивали в глухой тайге, не было — тут я должен разочаровать читателя — кладом, который зарыли в землю много веков назад исчезнувшие обитатели здешних мест, произнеся приличествующее случаю заклятие и положив начало легенде, передающейся из поколения в поколение.
Легенда, которой мы пользовались, — а легенда все-таки была! — записывалась не исследователям фольклора, а геологами нашего треста по данным магнитной аэросъемки. Впрочем, может быть, не все читатели знают, что легендой в картографии называются пояснения к карте, помещаемые обычно на ее полях или на обратной стороне.
В нашей легенде было указано, что особенного внимания заслуживает район, отмеченный на карте овалом. Было сказано, что местность, очерченная этим знаком, совершенно непроходима и что здесь нельзя пользоваться даже вьючной лошадью.
Что привело нас сюда?
В эти малоисследованные места мы были посланы в качестве разведчиков, чтобы стереть еще одно «белое пятно» на карте. В нашей стране берутся на учет все богатства, в том числе скрывавшиеся миллионы лет в недрах земли. Один из таких кладов природы мы и разыскивали.
Неудачи преследовали нас. Сколько мы ни копали землю на участке тайги, обозначенном на нашей карте неправильным овалом, мы ничего не обнаруживали.
Так оказалось и на этот раз. Никаких признаков никелевой руды!
Сергей бросил лопату и сел на поваленное дерево, вытирая лоб.
Я прислонился спиной к березе и вынул папиросу.
Тут мы, собственно, и заметили крылатого гостя. Голубь сидел на Лиственнице и с интересом, как нам показалось, поглядывал на нас. Очевидно, присутствие людей в глухой тайге представлялось ему удивительным.
— Откуда он взялся? — спросил Сергей. Я пожал плечами.
Но Сергей не так просто отказывался от вопросов, если они у него возникали.
Еще в геологическом институте, где мы учились на одном курсе, он славился своей любовью строить логические умозаключения. Недаром товарищи говорили про него, что из него вышел бы хороший следователь. Он же полушутя, полусерьезно возражал, что «следователь» и «исследователь» — слова одного корня и что умение логически мыслить важно для всех профессий, в том числе и для геолога.
