На первой полосе и в новостных колонках – исключительно вчерашний пожар. Коллажи почти не отличались, разве что размером. Везде огонь, дым и мужественная фигура с хрупким тельцем на руках. Художники будто сговорились: ребенок, двое, девочка-подросток. Дети! дети! дети! Сговорились, гады! Лицо Николаева: фас, профиль, три четверти. Крупные заголовки резали глаза.
"Вынес ребенка – и назад, за жильцом из соседней…". Виноградов, сволочь, зачем ты меня так?! Под дых, и лежачего – ногами.
Кто-то сгорел заживо, погребенный рухнувшими обломками, а кто-то трусливо удрал.
Я не мог читать это! Не мог! Пакет на коленях подпрыгивал, грозя свалиться на заплеванный пол. Я покрепче обхватил его, но как-то неловко – из набитого бумагой чрева на сиденье спланировала пара выцветших листочков. Я поднес их к глазам и охнул.
Отрывки той самой, ядовито-пафосной статьи. Я скомкал листы, но потом развернул и заставил прочесть.
Теперь это твое, Игорь! Твое! Нравится?
"Я мертвец" (исправить название? нет, нормально) Кого мы называем героем – человека, который отнимает у нас годы жизни? Того, кто выжигает души? Выродка?!
И если огонь не успел [вымарано] Вот уже семь лет ученые бьются над загадкой Феникса. Отчего с теми, кого вытаскивает из огня Николаев, происходят изменения? Какое воздействие оказывает на них его "аура времени"? И какие непоправимые для психики и физиологии последствия грозят выжившим? Не лучше бы некоторым из "спасенных" было умереть, чем жить так, как они? Несчастным [вымарано] На протяжении нескольких лет медики Психоневрологического института ведут активную психотерапию [вымарано] Многие страдают посттравматическим неврозом, каждую ночь их изводят ужасные кошмары, в непосильных для психики подробностях воспроизводя трагические события. И никакие Терапевтические беседы и снотворное не приносят ненамного облегчают муки.
Но и день не приносит успокоение. Пострадавших от огня, потерявших в огне близких не сравнить с крестниками Николаева. И не надо. Им, как ни цинично это звучит, – повезло. Те, кого затронуло тлетворное дыхание Феникса, обречены. Они чувствуют себя "живыми мертвецами" – лишними, выключенными из жизни, из общества. Выброшенные на пустынный берег обломки кораблекрушения
[вымарано] Двое пациентов регулярно задают одни и те же вопросы: "Когда я вижу людей, которые ходят на работу и в кино, бегают в парке, играют, сидят в кафе, дарят цветы любимым, занимаются своими детьми… я не понимаю, зачем это? Что они делают? Почему? Мне кажется, это ненастоящее – плоская картинка с фигурками, как в телевизоре. Разве есть у них вкус к жизни? А у меня? Всё в прошлом. Будущего нет, никаких перспектив. Мне незачем жить".
Невозможность получить ответ вновь и вновь приводит больных к воспоминаниям о катастрофе, приведшей человека к социальной смерти. Картины пожара заново встают перед взором, с ужасной точностью рисуя подробности [вымарано] Они испытывают сильную, беспричинную тревогу; страх вызывают обыденные вещи и действия. Люди боятся выйти на улицу, очутиться среди толпы. Кто-то, наоборот, подвержен клаустрофобии. Больные отказываются водить автомобиль, работать, выполнять родительские и супружеские обязанности… [вымарано] Тело их еще влачит жалкое существование, но в душе они мертвы. Годы, внезапно вычеркнутые из жизни, не позволяют им воссоединиться с прошлым, осмыслить трагедию и продолжить [вымарано] Больные Люди теряют себя, безумие коснулось их с той поры
[вымарано]
Они мертвы – так стоило ли их спасать?
Тогда я впервые крупно поссорился с Ниной. Себе – лишь себе! – признался, что перегнул палку. Жене ничего не сказал: разговоров на эту тему мы избегали. Ну а сейчас?
Мертвец, мертвец… Теперь статья явно бы не пользовалась спросом. Впрочем, я не об этом…
Я отсиживался на даче как зверь в логове. Казалось – охотники обложили плотным кольцом, развесив везде красные флажки. Банальная паранойя, убеждал себя. Получалось плохо.
Тема пожарных, вдруг обретя популярность, не сходила со сцены. Ее мусолили и так и этак, и наконец, словно нехотя, оставили в покое. Но подспудное брожение продолжалось: обозреватели и спецкоры что-то подозревали. Нюхом чуяли, кожей, нервами. Их вела профессиональная интуиция, а она редко кого подводит – интуиция, по сути, тот же инстинкт.
И они были правы. Наверное, правы. Голова пухла от раздумий, я не знал, как поступить. Не знал…
Неужели пресса взорвется аршинными заголовками? Действительно? Скоро?! И фотография под ними будет… хотя… Рано говорить об этом.
Нынешние, не выделяясь оригинальностью, все как один были пошлыми, а статьи – скучными, трафаретными. "В огонь!", "Последний долг Феникса", "Николаев-Феникс: смерть героя". От слащаво-пышных некрологов болели зубы.
Обыватели рыдали и, причащаясь к высокому и трагическому, преступно забывали про обратную сторону медали. В давних подшивках можно было разыскать совсем иные публикации – "Гильотина времени", "Палач", "Жернова". Но кому это надо?
Я листал пожелтевшие страницы: чужие статьи, свои – много, целый ворох. А потом раздраженно рвал бумагу в клочки. Вот уже который день мучительно размышляя – что делать. Как жить? Ради чего? И стоит ли вообще жить?
Катил, как Сизиф, глыбу вопросов на вершину ответа. У вершины острая-острая грань – камень не удержать на ней, не оставить посередине. Слишком тяжел. Глыба неминуемо рухнет – на ту или другую сторону. И вполне может придавить меня. Здесь нельзя уклониться. Вопрос задан – отвечай. Или – или.
И я думаю, думаю!.. Чаши весов колеблются.
Да?!
Нет?!!
Чудо или Чудовище?!
Пресса точно взорвется, вскипит бурной полемикой, новыми разоблачениями, черт знает чем еще. Обязательно. Рванет осколочным фугасом, когда – если? – "да" перевесит "нет" и Феникс возродится из пепла.
13.04 – 13.05.07
PAN id=epigraph>
Посвящается пожарной охране – тем, кто идет в огонь. Тем, кто побеждает его.
С благодарностью, авторы.
Игорь, нахмурясь, вертел маленькую детальку и никак не мог сообразить, куда ее девать. Разобраться без мамы оказалось не под силу: схема была сложной и для него – пятиклассника.
– Лешка, иди сюда! – позвал младшего брата.
– Чево? – баском отозвался карапуз, сосредоточенно вырывающий картонную страницу из книжки. Страница не поддавалась.
– Сюда иди, говорю!
Лешка приблизился вразвалочку.
– Глянь-ка. На картинку смотри, глупый! Видишь такую штуку? – Игорь ткнул пластмассовую фитюльку брату под нос.
Лешка грязными пухлыми ручонками взялся за схему парусника.
– Не-е, – протянул. – Не можу.
