Наверное, он даже не знает приговора, не знает, что осужден, подумал Пабло, сам-то уже зная это из книги, теперь ему напишут приговор на теле. Осужденного пристегнули к лежаку и стали застегивать ремни. Пабло почувствовал, как книга в руках налилась тяжестью. Осужденного стошнило. Офицер негодовал: «Можно ли без отвращения взять в рот этот войлок, обсосанный и искусанный перед смертью доброй сотней людей?»
Пабло затошнило.
«Во всем виноват комендант! кричал офицер, в неистовстве тряся штанги. — Машину загаживают, как свинарник. Дрожащими руками он показал путешественнику, что произошло. — Ведь я же часами втолковывал коменданту, что за день до экзекуции нужно прекращать выдачу пищи. Но сторонники нового, мягкого курса иного мнения. Перед уводом осужденного дамы коменданта пичкают его сладостями. Всю свою жизнь он питался тухлой рыбой, а теперь должен есть сладости! Впрочем, это еще куда ни шло, с этим я примирился бы, но неужели нельзя приобрести новый войлок, о чем я уже три месяца прошу коменданта!»
Чем же все это кончится, размышлял Пабло. Видимо, офицер прав, но это как раз и казалось непереносимым. Офицер развивал свой план, как с помощью путешественника возродить в коменданте прежний дух. Путешественник, мол, просто обязан ему посодействовать, другая такая возможность не представится, но тот, помедлив, отказался. Значит, есть нечто третье! — мелькнула, точно черная молния, у Пабло мысль.
«— Значит, наше судопроизводство вас не убедило? — спросил офицер».
— Нет! — закричал Пабло.
Путешественник молчал. Тем временем солдат, усевшись на песке возле лежака, мирно беседовал с осужденным. Внезапно Пабло осенило, он понял, чем завершится эта история: путешественник и солдат одолеют офицера, освободят осужденного и вырвутся на волю.
Пабло охватила дрожь: это неслыханно! Отвлекшись, он потерял строчку, стал лихорадочно искать продолжение, водя рукой и затеняя ею страницу. «— Значит, наше судопроизводство вам не понравилось, — сказал он (это офицер, подумал Пабло) скорее для себя и усмехнулся, как усмехается старик над блажью ребенка, пряча за усмешкой свои раздумья. — Тогда, стало быть, пора, — сказал он наконец и вдруг взглянул на путешественника светлыми глазами, выражавшими какое-то побуждение, какой-то призыв к участию.
— Что пора? — тревожно спросил путешественник, но не получил ответа.
— Ты свободен, — сказал офицер осужденному на его языке. Тот сперва не поверил».
А Пабло поверил, теперь он знал все: офицер хитрил, проявляя столь неожиданное великодушие, он хотел в самом зачатке сорвать сговор тех троих. Пабло был уверен, что настал черед путешественника, сейчас его пристегнут к машине.
«"Вытащи его!" — приказал офицер солдату».
Тот повиновался; напряжение росло: пускай конец известен, и все же — пока до него доберешься! Осужденного отпустили; офицер — какая низость! — стал показывать путешественнику другой узор, при ином расположении уколов, но путешественник никак не мог разобрать предназначенную ему надпись.
«Тогда офицер стал разбирать надпись по буквам, а потом прочел ее уже связно.
— «Будь справедлив!» — написано здесь, — сказал он, — ведь теперь-то вы можете это прочесть».
При чем тут БУДЬ СПРАВЕДЛИВ?! — подумал Пабло, здесь же это совершенно не подходит! «Путешественник склонился над бумагой так низко, что офицер, боясь, что тот дотронется до нее, отстранил от него листок; хотя путешественник ничего больше не сказал, было ясно, что он не может прочесть написанное.
— «Будь справедлив!» — написано здесь, — сказал офицер еще раз.
— Может быть, — сказал путешественник, — верю, что написано именно это.
— Ну ладно, — сказал офицер, по крайней мере отчасти удовлетворенный, и поднялся по лестнице с листком в руке; с великой осторожностью уложив листок в разметчик, он стал, казалось, целиком перестраивать зубчатую передачу…»
Вот сейчас он запихнет путешественника вниз, а тот обратится с пламенной, захватывающей речью к освобожденному солдату, и вместе они одолеют офицера. Пабло вдруг очень захотелось, чтобы эти трое затолкали в аппарат офицера, однако мысль была настолько чудовищной, что он не додумал ее до конца. Тогда, правда, изречение подошло бы, но разве офицер до этого додумается; здесь автор наверняка ошибся. Однако когда офицер — в то время как солдат с бывшим узником с нелепой тупостью убивали время, — когда офицер, сняв мундир, нагой и безоружный, сам улегся под бороной и взял в рот войлок, Пабло вообще перестал что-либо понимать. Он почувствовал себя обманутым: у него отняли конец, его конец, исчезло напряженное ожидание, а вдруг в конце рассказ примет иной поворот. Что за несуразная выдумка!
Потом аппарат (Пабло все-таки читал дальше), насадив офицера на все зубья и резец сразу и раскачивая его над ямой для отбросов, бесшумно порешил себя, выбросив все шестеренки из разметчика, — иначе как самоубийством это в самом деле не назовешь. Уже было отложено чтение, Пабло увидел, что осталось всего две странички, и решил дочитать до конца, и тут его смятение превратилось в полную обескураженность: если прежде он понимал такие непонятные слова, как «исправительная колония», «кожаный бумажник», «узор», хотя их смысл был ему неведом, то сейчас не было ни слова, где бы ему недоставало понятия, но из-за непонятного конца он теперь не понимал всего рассказа в целом. Все распалось, вроде шестеренок из разметчика. Конец был просто ну, недозволенным, что ли: после того, как исколотый труп офицера плюхнулся (Пабло казалось, что написано было именно так) в яму, путешественник, а за ним солдат со штрафником отправились в город, зашли там в «кофейню», где за столиками сидели посетители, «вероятно, портовые рабочие», которые при появлении незнакомца смущенно поднялись из-за столов; а под одним из столиков, как узнал путешественник, был похоронен старый комендант. Вместе с путешественником Пабло прочитал надпись на надгробном камне: «Здесь покоится старый комендант. Его сторонники, которые сейчас не могут назвать своих имен, выкопали ему эту могилу и поставили этот камень. Существует предсказание, что через определенное число лет комендант воскреснет и поведет своих сторонников отвоевывать колонию из стен этого дома. Верьте и ждите!»
А что было потом? Да ничего: путешественник ушел, те двое остались; путешественник стал спускаться к гавани, тогда оба других припустились за ним; путешественник прыгнул в «лодку, и лодочник как раз отчалил. Они успели бы еще прыгнуть в лодку, но путешественник поднял с днища тяжелый узловатый канат и, погрозив им, удержал их от этого прыжка».
