Мерцающие - Марьяна Куприянова

Объект

Посвящается моему верному спутнику – Додо, это для тебя.

Я закинулся таблетками, не запивая. Только потолок подпрыгнул перед глазами. И нет, это отнюдь не признак моей брутальности. Мне надоело. Надоело все. Сдерживаться, терпеть, не привлекать внимания. Я вечно пью эти чертовы таблетки, волнуясь, лишь бы никто не заметил. Теперь я сделал это демонстративно, широко взмахнув рукой и откинув голову назад, и испытал удовольствие от этого. К тому же уже необходимо было хоть чем-то перебить разбушевавшийся поток воспаленного сознания, норовивший вырваться за рамки приличия. Чудовищно горький вкус таблеток обычно справлялся с этой задачей. На некоторое время. Я не скривился. Привык к этому гадостному привкусу во рту. За столько лет как не привыкнуть?

Я медленно осмотрел свои ладони с обеих сторон. Светлая кожа, местами гладкая, местами шершавая, местами откровенно грубая. Светлые, выгоревшие волоски на сетке эпидермиса. Остатки объеденных ногтей. Линии на ладонях. Идеально прямые, длинные пальцы. И самое главное – голубоватые и опухшие от напряжения вены.

Досконально оглядывая руки, я старался уцепиться взглядом хоть за что-нибудь, что удержит меня в этой реальности, но ничего особенного не находил. Зачем я это делаю? Ритуал. Временами помогает предотвратить или отсрочить психологический коллапс. Который уже нависал надо мной в тошнотворной близости, маячил словно бы у самых век, как марево крошечных темных молний, и загораживал обзор, грозясь отключить мое сознание в самый неожиданный для меня момент. Стоило только поднять взгляд, пытаясь рассмотреть эти молнии, как они тут же исчезали, сверкая и поддразнивая. Это жутко раздражало.

Я стрелял глазами, тщетно пытаясь ухватиться болезным умом за скользкие хвосты червеподобных мыслей, при этом голова моя нервно подергивалась. Наверное, это не слишком приятно выглядит со стороны. Сидит сумасшедший и вздрагивает, как эпилептик. Но какая мне разница, что думают эти букашки, когда я каждый день неотвратимо схожу с ума, за ночь возрождаюсь из пепла и снова схожу с ума. Бесподобная кольцевая композиция. Нет ничего в этом мире, что не задевало бы моей психики и не повреждало ее одним своим присутствием, одним упоминанием о себе. Никто из однокурсников не выдержал бы этого в течение стольких лет. А вот я – могу. Как? Сам не понимаю. Врачи, кстати, тоже.

Пара длится бесконечно. Как будто кто-то берет и специально замедляет ход времени в два, в три раза. Секундная стрелка часов под моим убивающим взглядом почти замирает, и я уже уверен – в мой мир действительно кто-то вмешивается, чтобы поиздеваться надо мной. Реальность крошится, как известь, осыпается у меня перед глазами, а потом вновь собирается в одну картинку, пусть и неверно склеенную.

Когда у меня случается коллапс, всегда так происходит. Я стараюсь очистить голову и внимательно наблюдаю за своими пальцами, ладонями, руками. Начинаю видеть причудливые узоры в переплетении вен и линий на внутренней стороне ладони. Скорчившись над партой, я подношу их почти вплотную к глазам. Они такие длинные, такие сухие и гладкие, такие… Голос преподавателя звучит как из колодца, эхом отражаясь от металлических стенок моей черепной коробки. Пальцы плывут у меня перед глазами в такт звукам далекого мерного голоса, пульсируют. Я подношу наручные часы вплотную к глазному яблоку и смотрю на бегущую по запястью стрелку, сглатывая набежавшую слюну. Она кислая и гадкая. Послевкусие таблеток. Прошло всего лишь полчаса пары, а меня уже посещают мысли о суициде. Дожить бы до вечера.

Надо выйти.

Надо выйти.

Неважно, зачем. Скорее.

Просто выйди отсюда, пока ты не закричал или не сломал парту или не вырвал кому-нибудь кадык.

Перед тем, как встать, я решаю прочистить горло. Как всегда, это получается у меня слишком громко, и вся аудитория обращает на меня взгляды. Что они выражают, я не вижу, потому что перед глазами все плывет. Хотя меня это и не интересует. Неловко поднимаясь, я задеваю локтем свой термос, и тот с металлическим лязгом обрушивается на пол. В сонной аудитории это звучит оглушительно громко. Все продолжают смотреть на меня. Хорошо, что крышка плотно закручена. Я всегда их плотно закручиваю. Есть страх, что могу разлить. Очень не люблю разливать что-то. И двери плотно закрываю, и крепко завязываю узлы.

Я снова кашляю, нагибаюсь, поднимаю термос, вновь ставлю его на край стола и вновь хрипло и громко кашляю, продвигаясь вперед. Почему-то мне так легче. Кашлем я как будто бы извиняюсь за свою неловкость и неуклюжесть. Извиняюсь за себя, свое существование и присутствие здесь. Я еле переставляю ноги, почти не отрывая их от пола, и мои тихие шаги к выходу сопровождаются язвительным шепотом, заполняющим помещение, а заодно и мой мозг. Я уверен, что все эти люди говорят обо мне, скорее всего, что-то нелицеприятное. А какого еще отношения можно требовать от них к такому «милому пареньку», как я, бок о бок с которым им приходится учиться.

Наконец-то я вне аудитории. Она большая, но мне в ней все равно тесно. Сколько раз я уже вот так ронял свой термос? Сколько раз… Всем, наверное, уже это надоело, и они просто терпят меня рядом с собой. Может, они даже считают, что я делаю это специально, чтобы привлечь внимание. И дело тут не только в термосе. Чего я вообще прицепился к бедной железяке. Мысли рвутся с цепей, оскаливаясь и норовя разорвать в клочья мое сознание. Я медленно и грузно плетусь к туалету, чтобы… чтобы что-нибудь там сделать. Что-то такое, что меня отвлечет, вернет в чувство.

Голова пульсирует. Перед глазами начинают всплывать и моментально гаснуть разнообразные картинки, которые не имеют ко мне никакого отношения. Фрагменты, осколочки. Я не