виртуальному путешествию. Но это было уже делом техники. Оказывается, меня надо было только как следует разозлить.
И когда я притащил ему "золотые шары", он отключил их, и для землян Посещение закончилось. Как мне это удалось, не знаю, а Мозес объяснять не стал, сказал только, что мы все равно не поймем.
- Спасибо, ребята, у меня останутся о вас самые приятные воспоминания. У землян большое будущее. Всего вам доброго! Прощайте!
- Мы расскажем про вас всю правду, Мозес. Лично я молчать не собираюсь, - сказал я.
- Во-первых, всей правды вы никогда не узнаете. Во-вторых, вам никто не поверит, примут за сумасшедших, - сказал Мозес, взмахнул рукой и исчез.
- Надо было его поймать и допросить с пристрастием. Хотелось бы узнать о нуль-транспортировке подробнее, - сказал я, рассматривая пустое место, где только что находился инопланетянин, обладающий огромными и полезными знаниями о фантастических технологиях.
- Пустые хлопоты, - сказал Пильман. - Нам до него не дотянуться. А если и поймаем, он нам все равно ничего не расскажет.
Я укоризненно посмотрел на Пильмана. Ученые так рассуждать не имеют права.
Кирилл БЕРЕНДЕЕВ
ДЫХАНИЕ ВРЕМЕНИ
Осенью восемьсот двадцать седьмого года хиджры я прибыл в город Мухтафи, расположенный в двух неделях пути к юго-востоку от Герата. Удивительное место, я не раз слышал самые противоречивые рассказы о нем - и только теперь, на исходе третьего десятка лет, смог посетить его. На торговом пути, соединяющем нашу державу и Делийский султанат, что пролегал через неприступные горы Нангархара, находилось небольшое ответвление на север, именно там следовало сойти с торной дороги, дабы через сутки добраться до города, сокрытого в глухих скалах, подобно сокровищам из сказаний "Тысячи и одной ночи", открываемых лишь словами "кунжут". Мне пришлось отчаяться, потерять веру в правильный путь, усматриваемый нашим проводником, и лишь после этого узреть неземные красоты Мухтафи, открывшиеся внезапно, после очередного крутого поворота узкой дороги, подобно тому, как рассвет сменяет черноту постылой ночи. Я увидел свет с востока, вдруг ослепивший меня, а после этого, узрел несколько высоких башен, мне показавшихся схожими с минаретами. Их маковки горели золотом и серебром, отражавшимся в вечных снегах, окружавших город. Изумление, которое я испытал в те минуты, невозможно передать, изумление и облегчение - сказочный город, о котором сложено много легенд, рассказано без меры баек, перестал быть предметом застольных бесед, открывшись наяву.
Через несколько часов я уже вступал в Мухтафи. Проводник ответствовал стражам, осматривавшим мою нехитрую поклажу, что это не простой гость, но личный посланник самого султана Турана Мухаммеда Тарагая ибн Шахруха ибн Тимура, а потому меня без всяких задержек впустили в город. Ложь, которую я использовал, дабы отправиться в сей путь и которая ныне камнем лежала на моей совести, - я надеялся отмолить ее по возвращении, припав к стопам своего господина и правителя. Следом за мной двигался верный Селим, которого я только и взял в эту поездку, он вел за собой под уздцы лошадь с поклажей. Вертя головой, я непрерывно спрашивал Юсуфа, не раз бывавшего в Мухтафи, но ни разу не остановившегося в городе хотя бы на одну ночь, о том или ином здании, пока наш верный проводник, которого за время пути я недостойно подозревал в нежелании делиться секретом пути в столицу крохотного государства, не стал сам, без подсказки, рассказывать о том или ином строении, попадавшимся нам на пути. Вот там располагалась чайная, здесь театр, дальше виделся дом старшего купца, за ним дом собраний гильдии чеканщиков, далее следовал огромный крытый базар, надежно защищавший торговцев и покупателей летом от иссушающего зноя, зимой от лютых метелей. А далее, окруженный частоколом кизила, виделся дом собраний, библиотека, сторожевая башня, виденная мной на подъезде к городу, построенная для скорейшего оповещения жителей о всевозможных бедствиях. Я едва не свалился к ногам собственного коня, так долго любовался ее сияющим мраморным величием, поражаясь могуществу и сказочным богатствам здешних правителей.
Не менее часа ушло у нас, чтобы добраться до дворца правителя, столь неспешен и извилист был путь, а по истечении оных, мы предстали перед гранитным стилобатом мощного строения, врезавшегося в гору, и как оказалось, являвшегося ее частью. Гонец, оповестивший правителя о моем визите, уже предстал предо мной в сопровождении одного из слуг государя, пожелавшего провести нас в палаты, дабы свершить омовение, помолиться и отдохнув с дороги, вкусить обед. Сам государь предполагал принять меня назавтра, после полуденной молитвы. Поблагодарив правителя за столь большое великодушие, я устремился в комнаты, отданные мне на время визита, и первым же делом достал восток, подаренный милой Лейлой, второй женой, дабы вознести хвалу всеблагому. И затем уже, очистив душу благодатью вседержителя, отправиться в баню, омыть тело и отобедать.
Вечером я слишком устал, чтоб еще раз побродить по городу, любезность правителя сих мест не знала границ, ибо он послал мне провожатого для сего времяпрепровождения. Но моих сил хватило лишь на вечернюю молитву, после которой я, словно сноп, повалился на кровать и проспал вплоть до позднего утра.
Утром же случилось немыслимое - словно безумец, ленящийся откликнуться на зов, я проспал намаз. Когда очнулся и глянул в окно, заметив сколь высоко солнце встало, осветив вековечные шапки гор окрест, не поверил собственным глазам. Первая мысль пролетела - опоили - ведь никогда прежде подобного со мной не случалось. Я подхватился, бросился к двери, все еще не в силах поверить происшедшему: к моему изумлению, Селим еще тоже спал. Когда он очнулся от моих толчков, тоже не мог понять, что произошло, тоже начал кивать на питье, чай моему верному слуге показался нектаром, что подают не люди, но гурии. А после повалился снопом передо мной, пытаясь вымолить прощение, что не разбудил в должное время.
Оставив Селима, я вернулся в свои покои, где метался меж стен, точно безумец, воистину в те минуты я напоминал Меджнуна, и лишь много позже пришел в себя. Последний раз, когда я не молился на рассвете, было время моей тяжкой болезни. Тогда язык мой столь присох к небу, что я не в силах был пошевелить им. Я молился про себя, пытаясь продраться сквозь пелену горячки, благодаря всеблагого: и за тяжелое наказание или испытание, верно, последнее, но тогда мне о том еще не было ведомо, и за сладость грядущего от него избавления. Так и
