— Не можешь найти, — сказал он мне. — Больше не приходи.
Он встал, отошел к изорванной березе, прислонился к ней и стал смотреть на движущиеся на ветру тени. Я думаю, обо мне он совершенно забыл. И когда я заговорила с ним, подпрыгнул как испуганное животное. Должно быть, настолько погрузился в свои странные мысли, что не слышал, как я подошла.
Я сказала:
— Лоун, не вини меня в том, что я не нашла. Я старалась.
Он справился с неожиданностью и посмотрел на меня этим своим взглядом.
— Винить? Кто тебя винит?
— Я тебя подвела, — сказала я, — и ты сердишься. Он смотрел на меня так долго, что я почувствовала себя неловко.
— Не знаю, о чем ты говоришь, — сказал он наконец. Я не хотела, чтобы он отворачивался от меня. Он ушел бы. Оставил бы навсегда, даже не подумав обо мне; ему было все равно! Это не жестокость и не беспечность, как они мне известны. Он был равнодушен, как равнодушна кошка к распускающемуся бутону.
Я взяла его за руку и затрясла, но это все равно, что трясти фасад моего дома.
— Теперь ты знаешь! — закричала я. — Ты знаешь, что я читала! Ты должен знать, что я думаю! Он покачал головой.
— Я личность, я женщина! — кричала я. — Ты использовал меня и ничего не дал взамен. Ты заставил меня нарушить все привычки моей жизни, заставил читать много часов напролет, приходить к тебе в дождь и в воскресенье, и ты не разговариваешь со мной, не смотришь на меня, ты ничего не знаешь обо мне, и тебе все равно. Ты наложил на меня заклятие, которое я не могу разорвать. А когда закончил, ты говоришь мне: «Больше не приходи».
— Я должен давать что-то взамен того, что взял?
— Люди поступают так.
Он снова заинтересованно хмыкнул.
— А чего ты хочешь от меня? У меня ничего нет. Я отодвинулась от пего. Я чувствовала… не знаю, что я чувствовала. Немного погодя я сказала:
— Не знаю.
Он пожал плечами и отвернулся. Я едва не прыгнула на него, потащила назад.
— Я хочу, чтобы ты…
— Ну, черт побери, что?
Я не могла смотреть на него, говорила с трудом.
— Не знаю. Есть что-то, но не знаю, что именно. Что-то такое… даже если бы знала, не могла бы сказать. — Он покачал головой, и я снова взяла его за руку. — Ты читаешь книги во мне. Не можешь прочесть… меня?
— Я никогда не пытался. — Он зажал мне лицо и придвинулся. — Вот.
Взгляд его проник в меня, как необычный зонд, и я закричала. Попыталась вырваться. Я не хочу этого, уверена, что не хочу. Я отчаянно вырывалась. Думаю, он оторвал меня от земли своими большими руками. Держал, пока не закончил, потом выпустил. Я, всхлипывая, жалась к земле. Он сел рядом. Не пытался притронуться ко мне. Не пытался уйти. Наконец я успокоилась и ждала.
Он сказал:
— Больше так не буду.
Я села, подоткнула под себя юбку и легла щекой на поднятое колено, чтобы видеть его лицо.
— Что произошло? Он выругался.
— У тебя внутри все перемешалось. Тебе тридцать три года. Зачем ты так живешь?
— Я живу очень удобно, — раздраженно ответила я.
— Да, — сказал он. — Десять лет в одиночестве, только служанка. Больше никого.
— Мужчины животные, а женщины…
— Ты на самом деле ненавидишь женщин. Они знают что-то такое, чего ты не знаешь.
— И не хочу знать. Я и так счастлива.
— Еще бы. Дьявольски счастлива!
Я ничего не ответила на это. Не выношу такую речь.
— Ты хочешь от меня две вещи. Ни одна не имеет смысла. — Он посмотрел на меня, и впервые на лице его я увидела чувство — глубокое удивление. — Ты хочешь все знать обо мне, откуда я пришел, как стал таким.
— Да, хочу. А что еще я хочу от тебя? Что знаешь ты и не знаю я?
— Я где-то родился и рос, как сорняк, — сказал он, не обращая на меня внимания. — Среди людей, которые не могли даже сдать меня в приют. Поэтому я готовился стать чем-то вроде деревенского дурачка. А потом ушел в лес.
— Почему?
Он подумал и наконец ответил:
— Наверно, потому, что образ жизни людей не имел для меня смысла. А в лесу я рос, как хотел.
— Как это? — спросила я, преодолевая огромное расстояние, которое постоянно то возрастало, то убывало между нами.
— Это то, что я и хотел узнать из твоих книг.
— Ты мне никогда не говорил. Он вторично сказал:
— Ты учишься, но не думаешь. Существует нечто… ну, личность. Сделана из отдельных частей, но это одна личность. У нее есть руки, ноги, рот, который может говорить, и у нее есть мозг-Это я, мозг этой личности. Не очень умный, но лучший из тех, что я знаю.
— Ты сошел с ума.
— Нет, — ответил он, не обижаясь и совершенно уверенно. — У меня уже есть части, подобные рукам. Я могу переместить их куда угодно, и они делают все, что я хочу, хотя они еще слишком молоды, чтобы принести много добра. Есть часть, которая говорит. Говорит очень хорошо.
— Не думаю, чтобы ты хорошо говорил, — сказала я. Не выношу не правильный английский. Он удивился.
— Я говорю не о себе! Она там, с остальными.
— Она?
— Та, что говорит. Теперь мне нужна часть, которая думает, которая может взять все что угодно, сложить одно с другим и получить верный ответ. И когда все части будут вместе и привыкнут действовать сообща, я буду тем новым типом существа, о котором говорил тебе. Понятно? Только… хотел бы я, чтобы у него была голова получше.
У меня самой голова закружилась.
— Что заставляет тебя это делать? Он серьезно обдумал вопрос.
— А что заставляет тебя выращивать волосы под мышками? — спросил он. Такие вещи не планируют. Они просто происходят.
— А что… что происходит, когда ты смотришь мне в глаза?
— Тебе нужно название? У меня его нет. Не знаю. Знаю, что могу любого заставить делать, что мне нужно. Ну, например, заставить тебя забыть обо мне.
Я сдавленно ответила:
— Я не хочу забывать о тебе.
— Забудешь. — Не знаю, что он хотел этим сказать: что заставит меня забыть или я сама этого захочу. — Ты меня ненавидишь, но потом, спустя много времени, будешь мне благодарна. Может, когда-нибудь сумеешь сделать что-то для меня. И так будешь благодарна, что обрадуешься такой возможности. Но ты забудешь, забудешь все, кроме какого-то… ну, чувства. И может, моего имени.
Не знаю, что заставило меня это сделать, но я жалобно спросила:
— И никто не узнает о тебе и обо мне?
— Никто не сможет узнать, — ответил он. — Если… не появится у существа новая голова, как я или лучше. — И он встал.
— О, подожди, подожди! — воскликнула я. Он не должен уходить, еще не должен. Этот высокий грязный человек-зверь чем-то околдовал меня. — Ты не дал мне другого…
— О, — сказал он. — Да, это.
