Собственные воспоминания Тевернера о Бетии как о маленьком ребенке дополняли нарисованный Хэлом образ и создавали человека, к которому трудно приложить общие законы природы и человеческого поведения. Если бы Тевернер мог сказать кому-то правду, то только Бетии.
Постепенно Тевернер овладел своими нервами. Он выключил свет, лег снова в постель и смотрел в окно, на ночное небо Мнемозины, пока не уснул.
Открыв глаза при свете утра, Тевернер испытал дикий момент дезориентации. Расплывчатость деталей потолочных изразцов над кроватью напомнила ему, что теперь ему нужны очки, и вселенная захлопнулась вокруг него. Он встал и пошел в ванную. Дом был пуст — явно что-то важное задержало Фаррела на всю ночь на базе.
После душа Тевернер еще раз оглядел себя в зеркале, поражаясь контрасту между новым телом и тем, которое он видел всего несколько часов назад: субъективное время. Опыт эгона прошел как бы в безвременье, а может быть, и в самом деле длился микросекунду, а девятнадцать лет "на складе" в подсознании Хэла прошли как сон.
Он откинул плечи назад и занялся дыханием йоги, развивающим грудную клетку и одновременно регулирующим нервы.
Когда он одевался, слабость привела к легкому головокружению. Оно встревожило его, пока он не осознал, что его новое тело просто голодно. Он спустился на кухню, взял синтетические яйца, масло и, пока они жарились, пошел к факс-машине за газетой. Она опять была влажной и мятой. Он скомкал ее, вынул из машины служебную панель и, после минутного изучения, исправил повреждение. Через минуту он получил новый лист, ровный и сухой. Он принес его на кухню, как раз тогда, когда еда была готова.
Тевернер нашел, что высокопротеиновая пища плохо идет, даже с молоком: Хэл жил в основном на кашах.
Последующую тошноту он подавил несколькими минутами Пранаямы, подгоняя дыхание к неадэкватной системе, которую он унаследовал. Хотя это тело никогда не будет таким крепким, как бывшее, но он отнесется к нем} с тем же вниманием, с каким отнесся бы к недействущей машине.
Он бросил грязную тарелку и чашку в ликвидатор, когда мимо кухонного окна промчалась машина. Через несколько минут в кухню вошел Джервез Фаррел. Веки его тяжело набрякли, подбородок был сине-черным от щетины. Тевернер с любопытством посмотрел на него, удивляясь, как мало ненависти или каких-либо чувств он испытывает: единственный взгляд в вечность изменил многое.
— Сделай мне кофе, — сказал Фаррел, отводя глаза.
— Сейчас. — Тевернер включил кофеварку, пока Фаррел усаживался. Трудная ночь?
Фаррел осмотрел газету.
— Скажешь, что это выдала факс-машина?
— Э-э-э… да.
— О, господи. Значит это точно! — горько сказал Фаррел, глядя в газету.
— Что-нибудь не так? — спросил Тевернер, полный мрачных предчувствий.
— Поспеши с кофе.
— Что-то новое в военном положении?
Фаррел встретил вопрос с удивлением и, как ни странно, с благодарностью.
— Ты следишь за ним? Полагаю, ты собираешься выбить сиккенов с Завещания?
— Значит, они в этом районе?
Фаррел заколебался, но затем пожал плечами.
— Вообще-то, похоже, мы окружены.
— Похоже?
Тевернер чувствовал, что его тело отказывается повиноваться ему, но было уже поздно им заниматься.
— Это считается секретом, но уже повсюду началась паника. На прошлой неделе сиккены пытались ударить нас своим большим котлом. Он дает скорость в тридцать тысяч световых, и понадобился весь наш транслунный запас, чтобы остановить его. — Фаррел откинулся на стуле и неприятно улыбнулся. — Как вы анализируете ситуацию, генерал?
Тевернер был так потрясен, что не заметил сарказма.
— Либо им было уже известно, что штаб-квартира КОМсэка переведена сюда, либо мы сейчас известили их об этом.
— Отлично! — Фаррел посмотрел с чем-то вроде теплоты, но более заметным в его взгляде было замешательство. — Каков же следующий ход?
— Массовая эвакуация к звездам метрополий.
— На это нужно время, и есть осложняющий фактор: сиккены сделали большие успехи в подавлении тахионных эмиссий. Но мы поставили блуждающее эхо вокруг планеты. Частицы съели большую часть их энергии, и их скорость близится к бесконечности, так что мы не уверены, но возможно оболочки сиккенских кораблей окружили нас.
Три наших флота сразу же вышли, но им нужно шесть дней, чтобы добраться сюда с границы. Так что, если сиккены уже здесь…
Фаррел внезапно сник, выглядел усталым, утратившим интерес к игре в отца и сына.
— Тогда мы должны выйти и посмотреть.
Тевернер налил кофе в чашку и поставил на стол.
— Мы не можем увидеть их. На звездных расстояниях можно видеть только с помощью тахионов, а если сиккены научились подавлять их или абсорбировать частицы, испускаемые нашими тахионными радарами…
Тевернер был потрясен не только словами Фаррела, но и тем, что скрывалось за ними.
— Мне ясно, — медленно сказал он, — что КОМсэк устал… и испуган.
— А что ты думаешь об этом, тигр?
Фаррел отхлебнул кофе и с отвращением отодвинул чашку.
Тевернер начал было отвечать, но почувствовал, что щеки запылали наследие Хэла каким-то вывертом биологической логики поставило его в невыгодное положение.
Попытка управлять волной крови, хлынувшей в лицо, вызвала толчок к увеличению жара. Тевернер выскочил из кухни, сопровождаемый смехом Фаррела, и побежал обратно в свою спальню к телефону. Номер телефона университета хранился в памяти Хэла, и Тевернер быстро набрал его, пока его щеки остывали. Наконец женщина из психоисторического отдела сообщила ему, что Бетия Гренобль будет в университете только после обеда, а сейчас она занимается в библиотеке. Тевернер позвонил туда, и когда наконец Бетия подошла к телефону, к Тевернеру вернулось нормальное состояние.
— Бетия Гренобль слушает, — сказала она холодно, чуть-чуть с досадой.
— Привет, Бетия, — Тевернер замялся, когда подумал, что этот взрослый голос принадлежит ребенку, в чьей спальне он был, как ему казалось, только вчера. — Хэлло, это Хэл.
— О, Хэл. — Досада слышалась яснее. — Что ты хочешь?
— Мне надо поговорить с тобой. Это очень важно.
Долгая пауза.
— Обязательно сегодня?
— Да.
— А насчет чего?
— По телефону не стоит. — Тевернер сдерживал свой высокий голос, чтобы он не перешел на визг. — Я хочу увидеться с тобой.
Бетия громко вздохнула.
— Ну, ладно, Хэл. Заезжай за мной в библиотеку около двух. Мне нужно вернуться в университет после ленча.
В машине поговорим. Идет?
— Отлично.
