мрак.
Ему не хотелось включать свет.
«Бедная Сандра», – думал он. То, что он увидел, так потрясло его, что он не мог прогнать это видение. Сердце колотилось. Он вспомнил о Линде, и нежность залила его душу.
«Каким же надо быть скотом, чтобы так вести себя с женщиной»! Воспоминания о Линде наложились на картины насилия, и он с ужасом почувствовал, что видения сильнейшим образом повлияли на него. При воспоминании о Линде он стал не только с нежностью думать о ней, а стал думать о ней, как о женщине. Он и раньше думал и чувствовал её, как женщину, но только во сне или когда сладость поцелуя полностью охватывала его. Тогда он чувствовал свою упругую силу. Он боялся её, боялся, что Линда, почувствовав, испугается и это отдалит их, а потому старался скрыть её. Но чтобы мерзкие картины вызывали в нем тоже состояние?! Он поразился, почувствовал себя испачканным, с ожесточением стянул одежду и пошёл в душ, надеясь смыть с себя эти липкие видения.
После душа, освежённый и немного успокоенный, уселся за книги. Скоро выпускное испытание, и хотя он знал, что готов, но волновался. Однако ничего не лезло ему в голову. Навалилась огромная усталость, едва превозмогая себя, он дошёл до постели и забылся тяжёлым сном.
***
Ана разбудили громкие возгласы. Поняв, что шум доносился из гостиной, Ан быстро оделся и пошёл туда. В комнате царила суматоха. Сандра лежала в высоком кресле, глаза её были закрыты. Около неё хлопотали домашние и гости.
Около стола оставался только один пожилой мужчина. Ан подошёл к нему:
– Что случилось? Здравствуйте, мы, кажется, раньше не встречались?
– Здравствуйте, юноша, не очень вежливо молодому человеку приставать с вопросами к старшим, не находите?
– Извините, вы правы, я просто волнуюсь за семью.
– А вы родственник? Тогда это вас оправдывает. Присаживайтесь, не волнуйтесь, все будет хорошо.
Ан сел рядом.
– Я поверенный и близкий друг вашего родственника – отца вашей тёти. Он вчера скончался в возрасте 125 лет.
– Дедушка умер?
– Вы знали его?
– Да, конечно! Но это было давно, ещё до того, как я переехал жить к тёте, и я плохо помню.
– Ну, так вот. Отец вашей тётушки скончался и завещал ей всё своё состояние. Я приехал уладить всю бумажную волокиту.
– Понятно. И большое ли это наследство?
– Очень приличное. Можно сказать, что Сандра теперь одна из самых выгодных невест элизия. Думаю, вашей тёте нужно будет продать дом отца в Элизиуме. Я ей в этом помогу. С такими деньгами, сами понимаете, ваша тётушка сможет прибрести любой дом тут, чтобы жить без забот. А может купить себе и дело, если о таковом когда-либо мечтала. Я слышал, что её дочь Сандра планировала создать семью с местным булочником Эдгаром? Так вот, теперь она спокойно может послать его ко всем чертям. И не спорьте! Никогда не поверю, что столь юная особа полюбила такого старого сморчка, – он брезгливо поморщился. – В общем, праздник удался! – он наполнил себе рюмку искрящегося напитка, стоящего перед ним, – не присоединитесь?
– Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду к себе.
– Удачи, молодой человек, – поверенный, запрокинув голову, залпом выпил.
Ан, чуть поклонился, прощаясь, и направился к двери. Выходя из дверей, он столкнулся с Эдгаром, который прошипел:
– Ну, это мы ещё посмотрим, – оттолкнул Ана и выскочил из комнаты.
Ан посторонился и оглянулся. Сандра уже пришедшая в себя, рыдала на груди у тёти. Зинаида Фёдоровна тоже плакала, молча гладя её по вздрагивающей спине.
Река тихо несла свои воды. Серебристая прохлада ласково обняла ноги, дрожью пробежала по спине, остудила разгорячённую голову. Он был один. Нет. Не один. Их было двое: он и река. Ему хорошо, приятно ощущать, как вода постепенно поднимаясь, обнимает его тело. Тугой комок воспоминания грязной липкой лягушкой возился внизу живота, но вот вода коснулась его, и он испугано затих, съёжился, отступая от воды, перебрался выше.
Вода заботливо омывала его, остужала недоумённое раздражение и растворяла в себе, даря гармонию покоя. Он сделал ещё шаг. Река, словно понимая его нетерпение освобождения, заторопила течение вод, они быстрыми струями пробегали по животу, спине, груди, вытесняя скользкую лягушку – воспоминание куда-то в горло. Он оттолкнулся от дна, река приняла его, и он поплыл. Лицо, то погружалось в воду, то на секунду отрывалось от неё ради глотка воздуха. С каждым вздохом воспоминания возвращались, но он не мог не дышать. Он плыл и растворялся в воде: опускался под воду и забывал обо всём; но грязная лягушка хотела жить, и, сжимая его сердце липкой лапой, толкала вверх, вон из воды, и тогда он выныривал, хватал ртом воздух, и спешил вновь погрузиться в очищающие струи. Вода попала в рот, сбила дыхание, он закашлялся и насилу отдышался. Перевернулся на спину – хорошо! Над ним плыло небо. Небесная река тихо несла облака. Он увидел в ней такую глубину и силу, что его вдруг охватило страстное желание стать едва заметной рябью-туманом, слиться с дыханием бездны. Мысленно он уже рисовал это бесконечное вечное течение. Реку жизни. На душе стало спокойно и радостно. Захотелось взять кисти и рисовать, рисовать, пока на полотне не заплещется голубая беспредельность.
Река омыла его, успокоила. Огляделся: течение отнесло уже далеко, почти до моста. Надо возвращаться. Повернул обратно, но течение сбивало, разворачивало, не выплыть.
«Надо плыть к берегу,– решил он, – а по нему домой», но река и не думала отпускать, снося в глубину. Он сильно устал. Наконец, течение чуть ослабило хватку, юноша облегчённо перевёл дыхание, и, напрягая силы, поплыл к берегу. Поток, словно почувствовав, что упускает добычу, вдруг закрутив, рванул его к себе, прижал, обжёг ледяным дыханием тело, судорогой сводя ноги. Река играла с ним: тащила на самое дно и выбрасывала обратно, и снова вертела в толще водоворота. Вверх – вниз, вверх – вниз. Захлёбываясь и теряя сознание, он почувствовал, как липкая грязная лягушка мгновенно раздулась до гигантских размеров, села на него и, обхватив мёртвыми ледяными лапами, с ласковой улыбкой мецената убийственно движется по нему вверх-вниз, вверх-вниз.
– Нет! – закричал он, вдохнул воду и потерял сознание.
Земная река, наигравшись, отпустила его, бережно передавая бесконечности небесной.
***
Робин стоял около стола и капал лекарство в гранёный стакан. Двадцать, двадцать одна, двадцать две…двадцать пять. Хватит. Подошёл к матери, сидевшей за столом, и подал ей лекарство. Та отрицательно мотнула головой, отстраняя его руку.
– Не нужно, убери, – сказала, вытирая слезу.
– Ма,
