— Все то, что ты сейчас сказала, — чушь!
В голосе юноши звучал гнев. Шева с любопытством посмотрела на него.
— Почему же?
— Как можно объяснять высшее чувство какими-то зрительными и слуховыми, как их…
— Раздражителями, — подсказала Охотница.
— Да, раздражителями! При чем здесь запах, наследственность и тому подобное? Разве сын непременно должен влюбиться в женщину, похожую на его мать?
— Такое случается, и нередко.
— В таком случае спешу разочаровать тебя! Ты совершенно не похожа на мою мать!
— Дело не только во внешности. Играет роль полный набор свойств: внешность, голос, запах, фигура. Именно это делает просто смазливую девушку привлекательной для большинства мужчин. Не ослепительная красота, не божественный голос, не совершенная фигура, а нечто среднее. По той же причине и я нравлюсь тебе, хотя красавицей меня не назовешь, а голос не чарует, как пение сирен.
— Чепуха! Ты красива!
— Не более чем многие другие женщины.
— Ты очень красива! — упрямо повторил Пауль.
Шева вздохнула.
— Ладно, не будем спорить. Пусть будет по-твоему. А что касается любви, то давай отложим наш разговор. Прежде всего долг, а потом найдется время и для слов любви. Хорошо?
Пауль кивнул. Шева видела, что он не согласен с нею, но не хочет спорить из опасения обидеть ее. Издалека, откуда-то из-за стены, долетел дребезжащий звон колокольчика, извещавший о том, что настало время вечерней молитвы. Сурт так и не вышел на связь с Охотницей.
— Пойдем, — сказала Шева. — Пора спать.
Пауль молча последовал за ней.
Едва девушка и ее спутник скрылись за каменной оградой, отгораживающей сад от монастырских помещений, послышался шорох и на землю спрыгнул человек, до того скрывавшийся в кроне одного из деревьев. То был брат Цхолсу-лобсан, один из пяти отцов, приближенных к мудрейшему Лозон-дантзен-джамцо-нгвангу. Он не понял ни слова из того, о чем беседовали гости, зато убедился, что женщина, о которой говорил брат Агван-лобсан, опасна. Она была слишком хороша собой и потому даже слишком опасна. Порой красота таит в себе зло, особенно если это женская красота. Кому, как не отшельнику, знать это.
Поплотнее запахнув полы красного халата, чтобы скрыть от чужих глаз нож у пояса, брат Цхолсу-лобсан поспешил в монастырские покои. В голове его зрел план…
12
Брат Цхолсу-лобсан относился к тем решительным натурам, какие изредка по прихоти судьбы, именуемой высшей волей, оказываются в стенах монастырей. Будучи по природе своей воином, он с трудом смирялся с ролью равнодушно созерцающего череду событий аскета и наверняка рано или поздно оставил бы обитель, если б не мудрый Агван-лобсан-тубдэн-джамцо, тринадцатое по счету воплощение Авалокитешвары. Научившийся за долгую свою жизнь разбираться в людях, Далай-лама распознал все достоинства и недостатки брата Цхолсу-лобсана, который с неохотой предавался совершенствованию мудрости, но чьи глаза загорались, стоило им узреть меч или копье. Мирская суета грозила захлестнуть монастырь, и обители были нужны мужественные защитники, способные укрепить Учение не только силой веры, но и силой оружия. Мудрый Агван-лобсан-тубдэн-джамцо препоручил Цхолсу-лобсану охрану монастыря и ни разу не пожалел о своем решении, ибо трудно было найти человека, более подходящего для этого дела. Брат Цхолсу-лобсан был настоящим докшитом — защитником веры. Он был осторожен, словно змея, зорок, словно орел, храбр, словно барс, и неутомим, словно як. Он был воином, прячущим броню под хламидой смиренного монаха; воином, вдвойне опасным оттого, что никто не подозревал в нем воина.
Так как мир становился все более жестоким и ветры кровавых бурь все чаще достигали стен затерянной в горах обители, Цхолсу-лобсан приобретал все большее влияние. Уже в последние годы жизни достойного Агван-лобсан-тубдэн-джамцо он стал третьим человеком в монастыре, благоразумно уступив дорогу лишь Агван-лобсану, брату слишком мудрому и искушенному в интригах, чтобы вступать с ним в борьбу за первенство. Но Цхолсу-лобсан не стремился к высшей власти, его вполне устраивало его положение защитника, оберегающего свой мир от бед и невзгод. Это была благородная роль, не стоило даже мечтать о большем. Тем более, что брат Агван-лобсан при каждом удобном случае подчеркивал свое дружелюбие, а прочие, менее значимые братья выказывали свое глубочайшее почтение тому, кто трижды отражал нападения китайских разбойников, поднимавшихся в горы с мечтой о сказочной поживе. Тела нечестивцев упокоились в глубокой расселине у одной из стен монастыря, а их оружие пополнило коллекцию трофеев, копившихся в обители со времен самого Цзонкабы.
С течением времени любители легкой поживы осознали, что монастырские стены им не по зубам, и распрощались с мечтами о грудах золота, хранящихся в подземельях Чэньдо. Нападения прекратились, и брат Цхолсу-лобсан заскучал. Его деятельная натура требовала опасности, жарких схваток, погонь — всего того, что считалось суетой для последователей Учения. И он несказанно обрадовался, узнав от достойного Агван-лобсана, что объявились бледноликие люди, мечтающие о сокровищах монастыря. Это предвещало кровавую схватку, какой уже давно вожделело буйное сердце воина. Достойный брат поведал Цхолсу-лобсану и о таинственном незнакомце, пришедшем из огня и в огне же исчезнувшем, не забыв передать и слова незнакомца о женщине, которая ведет разбойников.
Это случилось накануне, а сегодня Цхолсу-лобсан наяву увидел женщину, поражавшую воображение. Ее красота могла лишить покоя самого целомудренного из братьев, а невидимая глазу сила, исходившая от нее, способна была ужаснуть самого отважного. Это была Си — демон в человеческом обличье. Лишь прекрасная Си способна наполнить сердце сладким, словно патока, ужасом, какой испытываешь, когда видишь несущегося к тебе на черных крылах Яму[19]. Си явилась не за сокровищами. Она пришла за его Бла — за душой Цхолсу-лобсана. Она собирает Бла великих воинов, чтобы сплести из них чудовищный венок смерти!
Была уже ночь, когда Цхолсу-лобсан понял все это. Ночь — время, когда приходит Си. Цхолсу-лобсан понял, что должен опередить ее, демона с завораживающе бледным лицом и глазами подобными холодному небу!
Цхолсу-лобсан решительно поднялся с жесткого ложа. Распахнув небольшой сундучок, в котором хранился его личный арсенал, монах выбрал нож — длинный и острый, откованный много веков назад кузнецами из неведомой далекой страны. Нож без труда рассекал пополам толстые железные гвозди. Можно было надеяться, что пред ним не устоит и волшебная плоть Си. Сунув нож за пояс и прикрыв его рукоять краем ярко-желтого жакета, Цхолсу-лобсан покинул свою комнату и направился туда, где проживали паломники.
