Нет, померещилось. Никого! Только слышны еще вдалеке жалобные крики убегающих лихоманок, двенадцати сестер, дочерей проклятых Иродовых:
— Трясавица! Огневица! Маяльница! Невея! Колея! Знобея! Гнетуха! Чихея! Ломовая! Бледнуха! Вешняя! Листопадная-а!..
* * *
Хоровод кружился все быстрее и быстрее, но теперь среди лиц мелькала и Ульяна… Юлия…
Что, Изгнанник? Расквитался с Еремой Голавлевым? Или сам с собой расквитался? Ведь и она, оказывается, всегда была рядом, как остальные, а ты не видел! Где тебе! Где!.. Ты с первого мига воспринимал земную жизнь только как наказание, и все, что тебе здесь давалось Судьбой, было только карой. А ведь и награждала тебя Судьба…
Но все понято слишком поздно. Не рассчитаться с Еремой. Не оправдаться перед Антоновым. Времени нет. Остались только минуты, чтобы проститься с Ульяной.
Вот сейчас позвонить… Если она не дома, то уж наверняка в лаборатории. И сказать: я тебя всю жизнь искал. Спасибо, что ты была! А потом уйти. Простить всем, простить все — и у всех попросить прощения. Что теперь? Сожаление, расплата, угрызения совести — не ко времени. Это уже не для Изгнанника.
Егор набрал номер лаборатории Юлии — и не смог ни слова вымолвить. Ну пусть она еще раз скажет свое: «Алло?» И — «Я вас не слышу». Пусть вздохнет. Помолчит. И тогда он решится…
— Это ты, я знаю, — сказала Юлия. — Ну, что же, давай простимся. Мы с тобой искали друг друга всю жизнь, а сейчас я готова проклинать каждое свое слово, сказанное тебе тогда!
И гудки.
Дыхание Егора коснулось трубки, и зеленая пластмасса расплавилась. Он отшвырнул телефон, обвел взглядом лабораторию. На стенке скромно поблескивало Наташино зеркальце. По зеркалу поползли трещины, и раскололось оно на тысячу кусков. Но ни один не отразил Егора — он был уничтожен.
Вот так, да? Вот так… Изгнанник кружил по комнате. Внезапное желание все переломать здесь, а пленки, записи, всю эту груду шарлатанского мусора поджечь прямо на столе. Казалось, можно запалить это одним взглядом!.. Нет, нет, наоборот — самый вид лаборатории жег глаза. Уходить. Бежать!
Не было сил видеть людей, и он сразу бросился через черный ход. Отсюда начиналось первое опытное поле Юлии. Но ни гектары валерианы, ни тонны сон-травы не могли бы успокоить Изгнанника, усыпить его смятение. Более того, густой запах трав, без которых он не мыслил своей жизни на Земле, вызывал ярость. В сумерках травы тихо дышали вокруг — враждебный, ненавистный мир! Проваливаясь в пушистую землю, Изгнанник бежал прямо по грядкам к калитке. Скорее прочь отсюда!
Выскочил на окраину городского парка и замер на миг, прижав руки к груди. Казалось, только так и можно сдержать те силы, которые искали свободы. Рвать, крушить! Сумерки, зовите ночь! Эта ночь избавит Изгнанника от Земли. Или Землю от Изгнанника?
Он побежал к утесу, где еще совсем недавно сидел, созерцая волны Обимура, а потом грянул ливень и…
Была просто ссылка, теперь началась пытка. Казалось, этот оставшийся на Земле час претерпеть труднее, чем все пятьсот делаварских лет.
— Изгнанник! — прошелестело в кустах. — Изгнанник!
Огляделся, не веря ушам. В зарослях сирени, на которой еще топорщились кое-где сухие соцветия, осторожно светилось бледно-синее пятнышко. Да это же голос Куратора…
— А, привет! — возбужденно крикнул Изгнанник. — Что ты там прячешься? Вынос тела должен состояться в тайне? Или просто решил проведать меня напоследок?
— Тише! — еще больше побледнело синее пятно. — Тише, умоляю! Я вышел на связь тайком, и если узнает К.Б.О.С. Труга…
— Зачем было рисковать? — хмыкнул Изгнанник. — Осталось-то всего ничего! Встретились бы на Делаварии, посидели бы, поговорили, чайку… Тьфу!
— Изгнанник, выслушай меня. Я нарушил запрет, чтобы помочь тебе. Ты стоишь на грани страшной ошибки. Время…
— Помочь мне? — перебил Изгнанник, и все поплыло перед его глазами. Он отнял руки от груди и почувствовал, что умрет, если сейчас не совершит чего-то… — Помочь? Ну так помогай!
— Да послушай меня…
— Помогай! Ты видишь, я готов содеять нечто ужасное. Так помоги, чтобы этого не случилось!
— Изгнанник!
— Ну, помогай! Ну!..
Он словно бы вновь увидел перед собой ровные гряды опытного поля. И зеленый огонь над ними — полные жизни, полные врачующей силы растения. Гряды уходили к горизонту, таяли в сумерках.
И вот… вихрь пронесся над полем, пригибая к земле травы, вырывая их, вздымая ввысь. Зеленый смерч пронесся над парком и рассыпался над темной обимурской волной.
— Ну!.. — вскричал Изгнанник в яростном восторге, простирая руки вперед. Пальцы его горели.
Внезапный свет озарил Обимур, словно со дна его поднялись сотни рыб-светлячков и, перемигиваясь со звездами, поплыли по глади реки. Нет — в ее глубоких водах отразились венки, а среди трав и цветов засияли тоненькие свечечки.
О, облегчение сердцу!.. Забыв о Кураторе, Изгнанник полетел в парк.
Опять тихо стало, тихо, тихо-то как! Не шелохнет ветер самой легкой былиночки, не качнет дерево самым малым листком своим. Не плеснет волна, словно опасается загасить хоть одну свечу. «Живите долго, долго, живите без меня!»
— О! Смотрите! Смо-три-те-е!
Радостно-безумный вопль заставил вздрогнуть зачарованного Изгнанника. Что это, откуда столько людей вокруг?! Казалось, тот же вихрь, что швырнул на волну Обимура десятки тысяч венков, принес в парк всех жителей города.
Вот, радостно завизжав, остановилась черная «Волга» с охапкой белых лент на капоте. Выскочили из нее новобрачные. Невеста подбирала длинное платье, а жених, разогнавшись, ухнул с обрыва прямо в реку!
Вскрикнула невеста, но ее милый уже выбрался на берег. Вода струилась с его костюма, а в руках он держал светящийся венок.
Девушка сняла свой белый капроновый веночек и бросила в реку. Белое облачко медленно поплыло среди огоньков, а зеленый, душистый венок юноша надел на косы своей подруги. Она смеялась бессмысленным от счастья смехом, держа перед собой свечку и не зная, что с ней делать. Шумела, ликовала толпа.
— Купала на Ивана! — выкрикнул вдруг Изгнанник, вспомнив незабываемое.
— Купала на Ивана! — подхватил кто-то рядом. Изгнанник обернулся. Старушка в белом платочке зачарованно смотрела на венки Обимура. Огоньки дрожали в ее влажных глазах.
— Костры! Надо жечь купальские костры! — вдруг молодо, счастливо рассмеялась она.
Огромный парень подхватил, точно перышко, одну из неудобных парковых лавочек и с размаху швырнул на землю. Груда дощечек! И еще! Вот и свечка невесты пригодилась — разжечь огонь. И когда костерок разошелся, на него взгромоздили уже целую лавку.
