— Я твоя Судьба, — произнес тот, кто должен отвечать. — Судьба, а не фатализм. Судьба не предсказание будущего.
Судьба, то есть то, что случится с людьми, расами, мирами.
Судьба, то есть знание того, какой вы должны сделать свою жизнь, как вы должны сформировать образ своей жизни… таким, каков он должен быть. Каким будет, если вы прислушаетесь к этому тихому спокойному голосу, который говорит с вами во время серьезных и важных моментов вашей жизни, когда вы стоите на распутье! Но вы ничего не слышите, и нет такой силы, которая заставила бы вас слушать. Не существует никакого наказания за то, что вы не слушаете этот голос, если не считать того, что вы идете против своей судьбы.
Были другие мысли, другие голоса. Саттон не мог сказать, что это за голоса, за исключением того, что они находились вне существа, состоящего из него самого и его судьбы.
«А, это мое тело, — подумал он. — Но я нахожусь где-то еще, где нельзя видеть так, как я привык видеть… и нельзя слышать, а я вижу и слышу, но уже как-то иначе, ощущая все это каким-то иным способом».
— Тебя пропустил экран, — произнес один голос, хотя слово «экран» не было произнесено.
И еще один голос сказал, что для создания экрана была применена какая-то технология, созданная на планете, название которой было непонятно его разуму и воспринималось как-то неясно. В нем не чувствовалось никакого смысла, который Саттон мог бы уловить.
И была еще одна мысль, которая осуждала излишнюю сложность и несовершенство растерзанного тела Саттона. И в ней с очень большим энтузиазмом оправдывались простота и совершенство прямого восприятия энергии.
Саттон пытался крикнуть им в ответ:
— Ради бога, не спешите!
Ведь его тело стало таким, что очень быстро должно было необратимо погибнуть, и если оно слишком долго пробудет в таком состоянии, ничего уже нельзя будет сделать. Но он не мог сделать этого и, как бы во сне, слушал эти отвлеченные высказывания, сопоставление различных точек зрения, которые все сходились к одной ясной мысли, представляющей собой окончательное решение.
Он пытался определить, где же он находится, пытался сориентироваться в сложившемся положении, но обнаружил, что не может определить даже свою теперешнюю сущность, поскольку он сейчас не представлял собой физического тела, занимающего определенное место в пространстве и времени, и даже не являлся отдельной личностью. Он находился в промежуточном состоянии, не имел материального воплощения, существующего в определенном времени, и не мог понять, как ни старался, что же с ним происходит. Это была какая-то пустота, вакуум, который тем не менее что-то собой представлял и который взаимодействовал еще с чем-то, тоже подобным пустоте. Так это ему представлялось.
— Я твоя судьба, — сказал тот, что давал ответы, и, казалось, являлся его частью.
Но судьба — это слово, и больше ничего. Идея, абстракция. Неясное определение чего-то такого, что существовало в человеческом уме, но не имело материального воплощения. То, что разум человека согласен был принять в качестве идеи, которая даже не могла быть доказана.
— Ты не прав, — проговорила Саттону Судьба. — Судьба — это реальность, хотя ты не можешь увидеть ее. Это реальность для тебя и для всех других живых существ. Для каждого, кто знает, что такое жизнь. И она была всегда. И она будет всегда.
— Кто не мертв? — спросил Саттон.
— Ты первый, кто пришел к нам, — ответила Судьба. — Мы не дадим, не позволим тебе умереть, мы вернем тебе твое тело, но пока это произойдет, ты будешь жить со мной. Ты будешь частью меня, и это справедливо, поскольку я жила до сих пор благодаря тебе и была твоей частью.
— Вы не хотели, чтобы я явился сюда, — сказал Саттон, — вы построили экран, чтобы не допустить меня к вам.
— Мы желали, чтобы вошел только один, — объяснила Судьба, — такой, какой был нам нужен.
— Но вы позволили мне умереть?!
— Тебе необходимо было умереть. До тех пор, пока ты не умер и не стал одним из нас, ты просто не мог понять. Пока ты находился в своем теле, мы попросту не могли достичь тебя. Тебе пришлось умереть для того, чтобы освободиться, и именно я была рядом, чтобы забрать тебя и сделать своей частью, ты понимаешь?
— Я не понимаю, — ответил Саттон.
— Ты поймешь, — сказала Судьба, — ты поймешь.
«И я понял, — подумал Саттон, — я понял».
Его тело содрогнулось, в то время как он вспоминал, а его разум преисполнился чувством связи с тем, что он осознал как свою Судьбу… связанную с огромным количеством, триллионами и триллионами Судеб, соответствующих всему многообразию жизни в Галактике.
Судьба проявила себя миллионы лет назад в обезьяноподобном существе, которое нагнулось и подняло с земли сломанный сук. Еще одно вмешательство Судьбы — и кремень ударился о кремень. Еще раз — и появились лук и стрелы. Еще — и было создано колесо.
Судьба прошептала, и существо поднялось из водных глубин и через много лет плавники превратились в ноги, а жабры стали легкими. Симбиотические абстракции, паразиты — как бы мы их ни называла — это были судьбы.
Сейчас пришло время для того, чтобы Галактика узнала о Судьбах.
Если это паразиты, то такие, которые приносят больше пользы, чем вреда.
Все, что они получили, — это чувство существования, чувство жизни. То, что они давали и всегда была готовы дать, было больше, чем жизнь. Из тех миллионов жизней, которые они прожили, многие были скучными, например жизнь червя и многих неразумных существ, копошащихся в джунглях.
Но тем не менее благодаря им, Судьбам, червь когда-нибудь может стать чем-то большим, чем червь, или более значительным червем, а какой-нибудь неразумный вид может достичь больших высот, чем те, которых достиг человек.
Все, что двигалось по Земле, быстро или медленно, представляло собой не одно существо, а два: сам организм и его собственную судьбу.
Иногда судьба одерживала верх. А иногда — нет. Но там, где была судьба, так всегда оставалась надежда. Поскольку Судьба — это надежда. А Судьба была везде.
Ни одно существо не является одиноким.
Ни то, которое ползает, ни то, которое прыгает, ни то, которое плавает, летает, переваливается при ходьбе.
И эта планета, невозможная для понимания, могла быть осознана только одним человеческим мозгом, и, когда этот мозг появился здесь, она стала закрытой для понимания, для всех и навсегда.
Существует только один разум, который может открыть истину Галактике в тот момент, когда она будет к этому готова. Один разум, который может рассказать о судьбе и надежде.
«И этот разум, — подумал Саттон, — мой собственный. Боже, помоги мне! Но если бы у меня было право выбирать, если бы меня спросили, хочу ли я этого… Конечно, лучше было бы, чтобы это был не я, а кто-нибудь другой или что-то другое. Какой-нибудь другой разум и в течение другого миллиона лет. Какое-либо существо через десятки миллионов лет. От меня ждут слишком много, от меня, наделенного человеческим разумом, таким несовершенным для того, чтобы я мог вынести всю тяжесть этого откровения, всю тяжесть этого знания.
