Сознание не может остыть, отключиться, «вырубиться». Разум всего лишь меняет фазовые состояния, одним из которых — и достаточно продолжительным — является состояние отдыха или, если применить иную терминологию, перенастройки. Сны — основа любой творческой деятельности, ее немереный потенциал. Стоит лишить разумное существо сна, и оно потеряет душевный покой.
Глубокий, длительный, насыщенный образами и тайным смыслом сон мог появиться только в результате длительного и трудного развития такого удивительного органа как мозг. Первобытный человек просто не мог позволить себе надолго отключаться от окружающей среды. Сон его был подобен сну животного: короток, тревожен, поверхностен. Дикарь спал урывками, не более четырех часов в сутки. С тысячелетиями, по мере возрастания способности противостоять угрозам извне, сновидения постепенно превратились в важнейшую функцию, регулирующую деятельность мозга. С его помощью разумное существо не только обрело возможность восстанавливать духовное равновесие и справляться с подспудно накапливающимися психологическими трудностями, но и заглядывать в будущее, пусть оно затем отливалось в форме ритуалов и гимнов, формул и догадок, предсказаний, бредовых пророчеств и прочей непременно сопутствовавшей этому чуду чепухи. Разумное существо не может обходиться без сновидений и, что тоже крайне важно, без способности запоминать, видеть и воспроизводить в иной — например, словесной — форме те образы, которые мерещилось в часы отдыха.
Удивительно, но архонтам удалось успешно разрешить эти две конфликтующие между собой задачи: исключить сны и сохранить рабочий потенциал биокопий. Ничего не скажешь, воистину высшая цивилизация!
Я никак не мог заснуть, и не в оковах было дело, хотя, как ни вертись, они резали бока, упирались в ребра. Мне не давал покоя вопрос, как найти рецепт излечения поселян от внедренной безжалостной рукой фанатиков духовной хвори, пресекающей осознание сновидений.
Решение возможно, в этом у меня сомнений не было. Подобный запрет не мог не ослабнуть за тысячелетия вольной эволюции поселян, иначе они вряд ли выжили бы на этой планете. Надо отдать им должное, какую-никакую цивилизацию они сумели создать. Пример Дуэрни показал, что сны они видят, только не запоминают.
Но снятие запрета — это только полдела. Обретя способность видеть сны, чем добрые поселяне будут любоваться в часы ночного отдыха? Какую мифологию начнут выстраивать? Куда пойдут? По пути восхваления ковчега, чей флаг они посчитают необходимым пронести «через миры и века», или примутся вдумчиво изучать разницу между правдой и кривдой?
Задача заключалась не только в том, чтобы восстановить недостающие части постройки, придать ей законченный и приятный вид, но и объяснить губошлепам, зачем она собрана и как жить в ней счастливо. Это было намного труднее, и здесь нельзя было обойтись без сказок и — я размечтался! — без наших родненьких, незримых, сотканных из элементарных духовных частиц, сущностей, называемых «неведомой и крестной силой». Без полков эльфов, невидимых лазаретов, обслуга в которых состоит исключительно из фей, пери, вил и русалок. Без батальонов рыцарей, богатырей, царевичей, Иванов, крестьянских, солдатских и вдовьих депутатов… Без осеняющих их, напутствующих на добрые дела Перунов, Зевсов-Юпитеров, Аполлонов, Кецалькоатлей, Конираи Виракочи. Без прилипчивых личных гениев, прячущихся по углам дзядов и домовых — эти уж если где поселятся, их оттуда ничем не вытуришь. Ни из души, ни из дома…
С них надо было начинать. Эти худых снов добрым поселянам не навеют…
Не обойдется, конечно, и без лешаков, багников, водяных, без скопищ бабусь-ягусь, эскадрилий Змеев Горынычей, драконов, и прочих ползающей, рыкающей и пышущей огнем бесовщины. Без вурдалаков, вампиров, ведьм и колдунов, называемой «нечистой силой». Стоит только небесному воинству появиться на планете, эти тоже полезут, без спросу поселятся в пальмовых лесах, на горах, в реках, морях, в жилищах, при дорогах.
Это было не так смешно. Это было очень не смешно, тем более что мне открылась разгадка, с какой стати попечителю — представителю пусть и сгинувшей, но более великой и могучей цивилизации, — пришлось заключать контракт со мной, ничтожным хранителем с какой-то мелкой, упрятанной в дальней части второй галактической спирали планетки.
* * *
Придерживая цепь, чтобы не звякала, я, не в силах сдержать нетерпение, встал, прокрался к трапу.
Замер, прислушался…
Отблеск чьего-то бодрствующего сознания полыхнул в ночи. Кто-то притаился на палубе. Аура его была туманна, мысли — горькие, переперченные, пересоленные, — текли, как слюни изо рта. Интеллект, правда, был развит; знаний, символов, образов ублюдку хватало. Кто это мог быть? Я с превеликим трудом настроился на перепачканный обидами, ненавистью, верой в несбыточное, заливавшийся плачем рассудок и замер от неожиданности.
Неизвестному мерещилась уродливая, угловатая металлическая глыба. Черной тенью, сгустком мрака она плыла на фоне сияющего звездного колеса. Глыба имела вид четырехгранной равносторонней пирамиды с многочисленными выступами, наплывами, башнями, орудийными портами, густой сетью антенн в закругленной носовой части. На одном из оглаженных бортов гигантский номер и ниже надпись «Калликус». Следом мой мысленный взор, следивший за видениями, нахлынувшими на губошлепа на палубе, озарил что-то, напоминающее рубку: огромная сфера, внутренняя поверхность которой была усеяна многочисленными дисплеями, на них выводилась всевозможная информация. В центре сферы на необыкновенно тонких растяжках помещался малый прозрачный шар. В нем располагался капитан Хваат в поблескивающем комбинезоне, напоминающем военную форму, на голове такой же прозрачный пирамидальный шлем с прорезями. До меня донеслись обрывки разговора, из которого стало ясно, что Хваат командовал межпланетным крейсером «Калликус». Вот откуда появился на этом вонючем паруснике наш храбрый, невоздержанный на язык капитан! Теперь его как салагу выставили на пост в самую собачью вахту? Крутые ребята, оказывается, эти Ин-ту и Ин-се.
У них не побалуешься…
Не меня ли капитан стережет на палубе? Если да, то усилия стариков-губошлепов напрасны. В темноте я видел не хуже, чем днем, так что подобраться к выходу из трюма и мысленно влепить капитану оглушающий ментальный заряд снотворного не представляло труда. Вот что еще удалось различить в момент угасания сознания Хваата, когда у него в мозгу с нараставшей быстротой вдруг начали мелькать образы былого. Капитан оказался представителем редчайшей породы губошлепов, который прекрасно разбирались в понятиях «прошлое», «настоящее» и «будущее». Иначе ему никогда бы не стать капитаном крейсера I класса «Калликус», охранявшего зону, расположенную за пределами самой дальней планеты системы Даурис-Таврис. За какой-то служебный проступок его перевели в славные и понизили до звания «охотника» II ранга. Еще я отчетливо уловил ауру неприязни, которую испытывали к капитану окружавшие его полноценные биоробы. Они неспроста называли его ублюдком.
